Хендрик Грун - Записки Хендрика Груна из амстердамской богадельни

В 11 часов я явился к госпоже Рооз. Фамилия досталась ей явно по иронии судьбы. Ей больше подошла бы “Крапива”. По логике вещей, уродливые люди в порядке компенсации должны вести себя особенно учтиво. Но в данном случае имеет место нечто прямо противоположное. Она несокрушимая каменная стена плача. Ну да ладно. Итак, госпожа де Рооз.

Я сказал ей, что, возможно, смогу дать некоторое объяснение казусу с пирогом. Она тотчас навострила уши. Я сказал, что не хотел обижать госпожу Виссер, отказываясь от ее самодельного пирога, что положил клейкую массу на тарелку, а тарелку оставил в кладовке на третьем этаже. С самыми лучшими намерениями. Полагая, что кто-нибудь из жильцов воспользуется моим анонимным подарком. К сожалению, я вынужден констатировать, что пирог каким-то образом оказался в аквариуме, а моя голубая тарелка исчезла.

Де Рооз слушала меня с нескрываемым недоверием. Почему же я сам его не съел? Почему оставил именно на третьем этаже? Кто-нибудь может подтвердить мои слова? Я попросил, чтобы разговор остался между нами. Она ответила, что постарается что-нибудь для меня сделать. И тут же принялась выяснять, каким образом госпожа Виссер смогла сама испечь пирог. Печь и варить в комнатах строго воспрещается. Я поспешил сказать, что не уверен, что пирог был самодельным. Поздно: расследованию был дан ход. Я утрачу симпатию госпожи Виссер, что, конечно, еще не катастрофа. Но подозрение падет на все наше ни в чем дурном не замеченное отделение. Так что пищи для сплетен хватит на несколько недель.

И к доктору я не попал. Он заболел. Если к понедельнику он не выздоровеет, кто-нибудь его заменит. В экстренных случаях можно обратиться к врачам из соседнего дома престарелых. Некоторые лучше умрут, чем будут демонстрировать свой скрюченный позвоночник “шарлатану из Дома Сумерек”. Другие мечтают, чтобы из-за каждого чиха за ними прилетал санитарный вертолет. Мне это без разницы. Не все ли равно, какой доктор скажет, что тут уж ничего не поделаешь.

Все-таки вчера из-за возни с дохлыми рыбами я был немного не в себе. От кофе госпожи Виссер и нервотрепки у меня случился понос. И я половину утра просидел в клозете со старым портфелем газетных вырезок (позаимствовал их в гостиной).

Гостиная – комната, где гости беседуют. Красиво звучит. Но одно дело – флаг, а другое – груз. Какие уж там беседы. Правильнее было бы написать на двери три “с”: стоны, сплетни, сожаленья. Расписание на день для некоторых. Заходил Эверт. Через дверь клозета он ввел меня в курс последних событий: теперь никто никому не доверяет и каждый видит в любом соседе потенциального убийцу рыб.

Мое отсутствие вызвало подозрения. Я поинтересовался у Эверта, не может ли он ненавязчиво оповестить о моем поносе как о некой разновидности алиби. Сам я мало что могу сделать, разве что ненадолго приоткрыть дверь в клозет и дверь на лестницу. Я всегда проветриваюсь и вообще доволен своей персоной, но сейчас меня мутит от себя самого. Мутит вдвойне. Потому что я все-таки, в сущности, расчетливый говнюк. Метафора, весьма подходящая к случаю.

Да, пора мне проветриться. Я сутки просидел на сухарях и активированном угле, так что снова могу пойти на прогулку. Поищу чистотел, ведь, как сообщают газета и календарь фенологических примет, это первый признак весны. Если, кроме чистотела, найду еще мать-и-мачеху, купырь и мартовскую фиалку, то весна станет очевидным фактом. Но я понятия не имею, как эти растения выглядят.

Природа опередила сама себя на шесть недель. Но для перелетных птиц, которые твердо решили в этом году оставаться дома, есть плохая новость: грядет похолодание.

При нашем доме имеется красивый сад. Но он почему-то на замке. Зимой нас туда не пускают. На всякий случай. Дирекции лучше знать, что нам на пользу.

Стало быть, в это время года приходится дышать свежестью ближайшего окружения. Мрачная застройка конца шестидесятых. Скудные полоски зелени используются в качестве мусорных баков. Можно подумать, что по ночам здесь разъезжают фургоны городской службы очистки, которые не собирают мусор, а рассовывают его по улицам и скверам. Бредешь по морю консервных банок, оберток от чипсов и старых газет. Почти все первые жильцы здешних многоэтажек перебрались в таунхаусы Пюрмеренда или Алмере. Остались только те, кому переезд не по карману. Освободившиеся квартиры заселили турки, марокканцы и суринамцы. Не слишком приятная социальная смесь.

В настоящее время, выходя в рейс, я рассчитываю сделать два перехода примерно по 500 метров. На полпути сажусь на мель, то есть на скамейку. Дальше идти не рискую. Мир сокращается. От дома я проложил четыре разных круговых маршрута длиной примерно в километр.

Только что заходил Эверт. Он в полном восторге от суматохи вокруг дохлых рыб и планирует подлить масла в огонь. Хочет предпринять вторую атаку, на сей раз с еврейским песочным печеньем. Но в здешних магазинчиках наверняка запомнили бы его покупку. Поэтому вчера он проехал несколько километров на автобусе, чтобы купить песочное печенье в ближайшем супермаркете. Теперь оно лежит у него в шкафу. Я спросил, надежное ли это место. “Это свободная страна, – сказал он. – И каждый может прятать у себя дома столько печенья, сколько захочет”. С выпечкой у меня проблемы, но идея с еврейским печеньем была великолепной, ведь оно розовое. Эверт ожидает особого цветового эффекта.

Наша директриса, госпожа Стелваген (мы еще не раз ее упомянем), ввела единое правило для окружающей среды: температура в комнатах жильцов не должна превышать 23 градусов. Если старикам холодно, пусть надевают куртки, распорядилась она. Одна из жиличек, старушка из Индии, доводит температуру до 27 градусов. У нее в комнате повсюду стоят миски с водой для увлажнения воздуха. Тропическим растениям это идет на пользу. Для комнатных растений температурный максимум пока не установлен, но я предполагаю, что Стелваген над этим работает.

Госпожа Стелваген всегда любезна, готова выслушать и подбодрить каждого, пряча под маской сострадания нездоровую дозу самолюбования и тирании. Ей сорок два, она хозяйничает здесь полтора года, пробиваясь наверх подхалимством или нахрапом, в зависимости от того, с кем имеет дело. Вот уже год, как я веду за ней пристальное наблюдение.

У меня есть надежный источник информации: ее секретарша госпожа Аппелбоом. Аня Аппелбоом 23 года проработала у прежнего директора господина Лемера (во время последней волны слияний он не удержался в кресле и досрочно ушел на пенсию). Стелваген понизила Аню в должности, назначив нового начальника канцелярии. Ане осталось до пенсии два года, и она твердо решила не прогибаться перед директрисой. У Ани пока еще есть доступ ко всем официальным документам и конфиденциальным записям. Несколько лет назад она была моей соседкой и спасла меня от отправки в приют для бездомных, устроив сюда. Может быть, спасет еще раз.