Никандр Алексеев - Охотничьи тропы

Вечером охотник был уже у знаменитых «Развил» — в коренном обиталище зверя. Жеребца спутал в пади, у речки.

Как и шесть лет назад, в памятную последнюю охоту на козлов, вершины гор пылали в золотой пыльце заката. Охотник прижался к выступу мшистой скалы, на стыке двух длинных горных хребтов.

Вправо — луговина, излюбленное пастбище диких маралов, пестрела альпийскими цветами. Здесь же только распускалась пахнущая медом весна. Цвел темнопунцовый маральник, из густых сочных трав поднимались ветренницы. Кусты волчьего лыка и шиповника сплелись в веселый хоровод вокруг высокогорной луговины.

Влево — каменная россыпь, похожая на реку с застывшими гребнями волн.

Далеко в пади — пихтач, густой и ровный. Сверху он походил на луг. На него хотелось прыгнуть и бежать по игольчатым его верхушкам, как по зеленой поляне. Но Алексей знал обманчивую ровность родной тайги. С детства ведомы ему в ней буреломные завалы с трухлявыми колодинами, непролазной крепи кустарников и перерослых трав — надежное прибежище птицы и зверя, укрывающее одинаково и юркого горностая и широкого лося.

Тайга! Сколько раз вымерял он крутизну твоих падей, взбирался на обрывы стремнин, откуда земля кажется опрокинутой татарской чашкой, потрескавшейся от времени морщинами ущелий, с тончайшими ниточками речной глазури. Дышал смолистым теплом весны, дрожал на ледяных остряках, ночуя в жилище бурь и ветров, восторгался ею, вздыбленной ураганом, черной и ревущей, как океан.

Грохотов не мог оторвать глаз от синих гор, курившихся молочно-розовыми туманами. После долгой разлуки они казались ему похорошевшими, как лицо любимой, озаренное радостью встречи.

И на лошади, и на лыжах обегал он тайгу по всем направлениям, знал сокровенные ее уголки.

Охотник сидел на зверином переходе. Сколько круторогих архаров [5] Архар — горный баран. взял он здесь в прежние годы! Здесь он подстерегал маралов с золотисто-ореховыми глазами, с ногами, сплетенными из жильных струн, с драгоценной венценосной короной над маленькой, точно из яшмы высеченной головой!

А соболей — жемчужин горной тайги! Сколько переловил он их на этой россыпи! Сколько подслушал он скрытых для неохотника звуков. Увидел такое, что никому не увидеть больше. Видел и бешеный полет над лиственницами соболя, впившегося мертвой хваткой в горячее горло глухаря; сцепившихся в смертном бою двух козлов с онемевшими шеями и подгибающимися от усталости ногами, — рознял он их только перерезав глотки обоим.

«Развилы» — заповедные звериные переходы — не один раз виделись Грохотову во сне под далеким чужим) небом.

И вот он снова, как и прежде, сидит, прижавшись к прохладной мшистой скале. Разгоряченное подъемом тело нежится, отдыхает.

Кругом неколебимая тишина. Мир накрыт легкими розовыми крыльями зари.

Подожженные падающим солнцем, сверкающие на горизонте ледники слепят глаза.

Ближние сиреневые цепи гор подергиваются дымкой удивительной нежности и мягкости. И, кажется, уже не горы это, а призрачные облака, возникшие из голубого дыхания бесконечно любимой, родной земли: дунет ветерок и тронутся они, качаясь, как сказочные корабли на воздушном океане.

Зеленые травы стали темнеть. Надвигалась прохлада, а с нею еще острее и ощутимей потекли медовые хмельные запахи.

Алексей восторженно обводил горизонт. Закрывал и снова открывал глаза, словно не веря, что вся эта красота и в небе и на земле опять его, что не сон это, пригрезившийся ему в огне, в грохоте войны, а подлинный, богатейший и прекрасный Алтай, по которому так изболелась вольная его душа охотника.

Алексей засмеялся беззвучно, как проснувшийся в люльке ребенок. Только в «Развилах», у этой гранитной, в коричневых прожилах скалы, давно-давно известной ему, Алексей Грохотов по-настоящему ощутил, что война окончилась, что он, долго ходивший рядом со смертью, сам видевший смерть вокруг себя, получил неоценимый подарок — вторую жизнь. И что уж теперь-то научился по-новому ценить каждую минуту ее…

Взволнованные мысли гвардии старшего лейтенанта прервал придушенный звериный стон.

Не поворачивая головы, а только по-охотничьи скосив глаза, Алексей увидел медведей. Они вышли из-за поворота скалы всей «свадьбой» — семь зверей, в тот краткий миг, когда отцветающая в небе заря боролась еще с ползущими из ущелий сумерками, а последние отблески света умирали на широкой кроне единственного здесь кедра.

Вместе со зверями возник удушающий медвежий запах, напоминающий запах мокрой собаки. Он проник в ноздри, в рот сидящего в засаде охотника.

Первой шла буланая, серебристая медведица с мускулистым, коротким, точно обрубленным корпусом. Узкая голова ее была вытянута, глаза безумные, пасть раскрыта: ноздри самки трепетали, она тихо ворчала, ворчание ее походило на стоны.

Рядом, касаясь крупа зверицы, шел огромный чернобархатный зверь-семилеток. Он уже успел перелинять. Короткая, не отросшая еще шкура его лоснилась и под ней отчетливо проступали, перекатываясь, железные мускулы. Белые клыки его были в желтой пене. Он поворачивал голову то влево, то вправо, и взгляд раскаленных его глаз держал на почтительной дистанции идущих в стороне самцов.

Ближний справа к нему — горбатый, бурый, с белой грудью, точно щеголь в манишке. Длинная шерсть его — от холки до бугристого загривка — вздыблена. Он готов был в любой момент к прыжку через отделявшее от медведицы пространство, но огненный взгляд черного атлета удерживал его.

Слева — рыжий, клочкастый, высокий и худой медведь, очевидно не оправившийся еще после охотничьей пули или помятый кулемою [6] Кулема — медвежья ловушка. .

Позади — медведок-второгодок какого-то редкого чубарого окраса. Он недавно только потерял молочные зубы, а новые были еще малы, как у щенка, но когти его были остры, и он тоже рвался в бой.

В хвосте тянулись два старика. Зубы их, очевидно, были стерты до десен, когти обношены, глаза тусклы. Звери были худы, клочкастая шерсть без лоска висела прядями. Оборванные и общипанные, они походили на старых нищих. Один из них был хром (левую переднюю ступню он, наверное, потерял в капкане). Во время остановок старец поджимал культяпку к животу.

Медведи шли бесшумно, точно тени, бессильные остановиться и на секунду, если не останавливалась самка.

Алексей не раз сталкивался с медведями в лесу и знал, что спокойствие и выдержка — лучшие товарищи в единоборстве с «хозяином тайги». Но с семью зверями сразу он встретился впервые. И сейчас он не потерял рассудка при неожиданной встрече с «медвежьей свадьбой».

Только задрожали руки да сердце застучало громко. Грохотов инстинктивно вскинул винтовку и «поймал на мушку» самого огромного — черного медведя. Зверь был так близко от него, что даже при точном попадании медведь в один прыжок мог бы сорвать его с выступа скалы: чудовищную крепость к ране и молниеносную подвижность этого неповоротливого с виду животного хорошо знал Алексей. И тем не менее он уже совсем было нажал на спуск, но чернобархатный атлет вдруг бросился на обнаглевшего, переступившего дозволенную черту белогрудого соперника, и они оба поднялись на задние лапы. Звериный рев разбудил горы. Казалось, задрожала скала, на которой сидел охотник.