Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

СОЛДАТСКИЕ СКАЗЫ

За плодотворную работу в

жанре сказа,

за неповторимую самобытность,

свежесть и сочность

глубоко народного языка

Ивана Ермакова (1924-1974)

по праву называют

писателем бажовской традиции.

И особое место

в творческом наследии

талантливого тюменского литератора

занимают сказы о солдатах, защитниках Родины.

Прошедший огневыми дорогами войны

от российских равнин

до самого фашистского логова,

Ермаков хорошо понимал и чувствовал

характер русского советского воина –

мужественного, находчивого, душевно щедрого,

всегда имеющего про запас

острое словцо, ядреную солдатскую шутку.

Герои сказов Ермакова

и в мирной жизни

остаются в душе солдатами –

горячими патриотами,

бескомпромиссными

борцами

за правду

и

справед-

ливость.

Немало деньков у красного лета, да только один какой- нибудь душа сберегает. Метели повьют, морозы ударят, а вспомнишь его, этот денек, и потеплеет в твоей груди. Так и человека... Многих я на своем веку перевидал, не поле перейдено - жизнь прожита, а Ивана Николаевича не с кем мне поравнять. Гляжу вот на его портрет и па­мятью сличаю. А она, хоть и старая, память-то моя, да не вовсе проржавела. Есть там такие уголочки, где прожитое ровно зеркальцем отражается. Как про такое не рассказать.

На любви да на славе ходил у солдатской братии фельдфебель Коршунов. За веру да царя живот сложить- это еще и подумать и погодить можно, а за него - рисковали. Прост был с солдатом, ровен, человека в нем искал. Не зря, когда начальства близко не толклось, не фельдфебелем его, а Иван Николаевичем рота звала. Мы за ним, как за отцом родным, жили. Одеты, обуты по ноге, по мерочке, убоинка в котле не переводилась, в баньку - и мыло тебе, и веничек. Одним словом, правильно нас в полку «румяной» ротой звали.

Лих да брав, весел да удал по земле ходил наш фельдфебель. Всегда до отсверка выбритый, усы в два тонких жальца сведены, глаза - серые, крутой, громкоголосый- пружина человек! С ним и служба веселей шла. А веселей - всегда легче! Посильна, говорят, беда со смехами. И не зря говорят. Кому служить довелось, тот помнит, какие они первые-то месяцы... Затоскует человек. Мамонька с тятенькой на ум падут, зазнобушка, пес Валетко тут же как живой предстанет. И в ночное съез­дишь, и на деревенском кругу побываешь, и черт-те куда не заплетешься. Осоловеешь даже. Сам в строю, а мечта - в раю... Иван Николаевич мигом таких-то в солдатское естество приводил. Сейчас побасеночку! Тут тебе и как служивый человек сатану к присяге приводил, и как роту чертей ученьем замучил, и как в табакерку смерть свою засадил. За вечер так бывало ухохочешься, под вздохи колет. Осоловелого тоже проберет: что годовалый стригун ржет. За это самое нас, кроме «румяной», еще и «веселой» ротой прозывали.

Солдаты из других рот в шутку не в шутку, а выскажутся:

- Дайте нам своего фельдфебеля хоть на недельку. Вша с тоски заела.

Пустяки вроде солдатская байка, а Иван Николаевич со смыслом ею солдата пользовал, с загадкой. И сам он был человек с загадкой...

Как-то перед отправкой в Маньчжурию купил Иван Николаевич где-то козла. Здоровенный козел, пегий, в три масти - Захаркой звался. Копытца, рожки ему вызолотил, бородку подровнял, на шею поясок шелковый с лентами повязал. Изукрасил, одним словом, как циркача какого, и стоит, любуется.

Мы, понятное дело, интересуемся: ежели в котел, то к чему золотые рога, ежели на позицию... Тут уж вовсе в тупик зайдем.

- В том-то и дело, что на позицию,- поясняет нам Иван Николаевич,-Знайте,- говорит,- что козел в бою удачу приносит. Во французской армии в каждом полку, почитай, окромя командира, попа-капеллана, знамени, денежного ящика, еще и козел имеется. Издавна у них так-то заведено.

- Значит, и мы на французский манер?

- На французский не на французский, а все солдату веселей, ежели какое дыханье рядом, пусть бы и козлячье даже...

Видал, с какой он думкой!

А так оно и выходило. Солдат кругом казенный Окромя винтовки, шинели да котелка, родни нет. Тут любой животинке рад будешь...

Стал наш Захарушко ротным любимцем. Ласкать его да играть с ним в драку любителей насбирывалось. И кусочек ему несут, и капустную кочерыжку, и сахарком балуют, а другая добычливая душа рюмочку принять сговаривает:

- Откушай, Захарыч! Один раз живем!..

Когда тронулись эшелоном, вовсе Захарко дорогим подарочком оказался. Всех-то в вагоне он обойдет, у каждого мяконькими губами в ладонях пошарится, хлеба, соли отведает да еще и сладенького выклянчит. Целый день цыганит. Заиграют на балалайке - Захарка тут как тут: уставится на музыканта и вертит башкой. То так, то эдак ее склонит, вроде как лады запоминает. А как песню заведем: «Шел солдатик из похода...», и подкозло- голосит. Уморушка. Уж и петь перестанут, а он все ме- мекает. Растревожился, значит.

Потешались с ним так-то до поры, а пришла она - довелось нашему Захарке другим делом заняться, хоть бы и не козлу впору.

Был в нашем взводе Петров Семен, рядовой. Ничего особого в нем не замечалось, кроме разве того, что грамоте хорошо он знал. Днями, бывало, просиживал - книжки читал да письма нам на родину строчил. Однако себе на уме паренек. Мы едем, песни поем да по уголкам «короля за бородку» тянем, в «двадцать одно» то есть дуемся, а он все заботный какой-то. Под вечер темно станет - про японца разговор зайдет:

- У них, братцы, вся держава морская. Он, японец, нырять, сказывают, ловок, а на земле, на сухопутьи то ись, его раскачка берет. Ну, стало быть, мушку-то у винтовки ему и не словить... Палит куда попадя...

Петров возьмет да и осадит:

- Испробуете, как жареный петух клюется...

Мы с малого ума на него:

- Гляди-ка чем застращал! Да нешто он, желтопупик, может против русского устоять! Мы аржанушники небось, а он - рисоед. С птичьих-то харчей немного с русским навоюешь.

А кто еще и такое выскажет:

- Они, япошки, поголовно все больные... Хворость такая по ним ходит - сонная чума зовется. Ходит он, работает, вроде как и здоровый, а как двенадцать часов дня пробьет - кого где застигло, тот там и засыпает. Вся Япония спит. А храпят - острова, говорят, колыбаются. Тут ты, значит, и подбирайся к нему, к куриной слепоте, наповид хоря, и свертывай, значит, башки по очереди...

Петров опять остудит:

- Смотри, паря, как бы тебе без очереди не свернули.

Ну и прочее так.

Все больше намеки подкидывал.

И вот один раз на поверке кого нет? Петрова нет. На нары заглянули, из-под нар повыкликивали, мешки разбросали - исчез Петров. Наказал нам Иван Николаевич молчать пока, а сам по эшелону отправился. Не загулял ли, мол, где у дружков. Прошел весь эшелон - пропал. Порешили так, что отстал где.