Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

– Насилу дождался вас! – сказал старый боярин Савелов, встречая их в сенях своего дома.

Так вернулась в свое гнездо Ирина Полуектовна, которую ожидали тут новости и перемены.

Боярин Савелов был пасмурен, несмотря на то что вернулись домой его любимые внучки.

– Феклуша! Не было ли у вас чего, не приключалось ли что? – спросила Ирина Полуектовна, когда они остались одни в тереме. – Пасмурен, невесел показался мне боярин!

– Да, приключилось дело бывалое, – дело, боярыня моя, небольшое, только боярин больно опечалился! Собрались наши люди на работы в дальнем поле, что подходит к полям боярина Стародубского, и работали там до вечера. Вечером прибегают из Волковской усадьбы крестьяне, значит от Стародубских, с дубьем и вилами. Вы, говорят, за свою межу перешли, по нашему полю бороните… гречу-то, вишь! И бросились на наших с дубьем; наши на них бросились, прибежал и приказчик наш да боярской пищалью одного из стародубских крестьян и изувечил! Боярин наш-от и опечалился! Еще сказывают, ждут и боярина Стародубского; скоро вернется в свою вотчину, – как бы не осерчал…

– Боярин Никита Петрович не гневный человек, – заметила Ирина Полуектовна, – а если ждут его в вотчину, это к лучшему; уймет он своих челядинцев!

– Надо, надо унять: буйны они становятся! – с ужасом восклицала Феклуша. – Ни пройти ни проехать мимо усадьбы их! Много народу праздного – и буйства творят.

– Я рада, коли вернется боярин Никита, – так и дяде скажу, Лариону Сергеевичу.

– Утешь его, боярыня мать, успокой, как придет он повечеру в терем! – просила Феклуша.

Но утешения боярыни не рассеяли мрачных дум Савелова. Он вызвал боярыню в особый покой и вполголоса, чтобы не слышали другие, сообщил ей, чем он опечалился.

– Ты говоришь, он человек не гневный; таким он был прежде, – то правда. Но теперь он много переменился, – другой человек стал.

– Что ты сказываешь, боярин! – тревожно воскликнула Ирина Полуектовна.

– То, что сам видел. Ведь вернулся боярин-то Никита Петрович! Я к нему наведался; думал, он обрадуется, – вместо того Никита Петрович вышел и меня словно и не заметил! Поздоровался, облобызался неохотно, словно приказал ему кто ко мне приложиться. Сам постарел, погнулся даже и смотрит мутно. Борода чуть не по колено, волосы длинные, побелели и желтеют, и подбородок со всей нижней губой отвисает книзу. Рано до дряхлости дошел!

– И гневен? – озабоченно осведомлялась боярыня Талочанова.

– На нас не гневается и за побитых челядинцев не серчает, но ни о чем хорошо не молвит, – на все гневен… немило ему все.

– Что за притча, иль от старости ему то приключилось, – раздумывала боярыня, – иль затосковал без сына Алексея?

Боярыня разгадала отчасти перемену, поразившую и опечалившую Савелова в Стародубском. Сильнее пролетевших над ним годов состарила Никиту Петровича тоска о сыне, уехавшем в поход; душевное настроение помогло годам, и боярин ослабел телесно и умственно. Ничто не радовало его, и он уверился, что все изменилось к худшему.

– Сама увидишь, – заключил разговор свой Савелов, – все стареем, я и прежде его помру, а таким не буду, так не переменюсь!

– Выходить ли мне на поклон к нему? – боязливо спрашивала боярыня Талочанова.

Боярыня, всю жизнь боровшаяся с разными невзгодами, – она, одна отстоявшая ото всех бед и детей и челядинцев, сохраняла непонятную даже ей самой робость пред старшими в роде. Стоило иной раз и кроткому дяде Савелову сердито крикнуть, ну хотя бы на кошку, боярышня Паша не сдержит при его крике порыва смеха, а Ирина Полуектовна вся всполохнется, точно от грома или молнии! «Сама не пойму, отчего так вдруг сердце замрет!» – говаривала она. И ожидание увидеть боярина Стародубского наводило на нее страх. Он приходился всем Савеловым старшим родичем, и гнев его мог не добром кончиться, казалось ей, по привычке жить под властию старших в роде.

– Ужели все это и вправду так? Не померещилось ли то дядюшке Лариону Сергеевичу? – спрашивала она сама себя. Но при первой встрече с Никитой Петровичем она убедилась, что все было справедливо.

Посетил их сосед и выказал будто прежнее расположение, порадовался, кажись, на боярышень, вызванных для дорогого гостя; но ради всякой малости тут же раздражался, всему печалился и на все жаловался, особенно на новые порядки.

– Знаете наши новые порядки? Все оттого, что много появилось у нас чужеземцев: и в полках они, и в воеводах сидят; а наши боярские сынки начинают их одежду носить и по-ихнему бороды брить. Образа Божия себя лишают, сбривая бороды. Книги иноземные читают, и у царя, наверху, те книги, сказывают, в почете.

– Что за книги, откуда они появились? – спрашивала боярыня Талочанова.

– Теперь полна Москва новых учителей, кроме прежнего Симеона Полоцкого!

– Кого же все они-то учат? – подобострастно расспрашивала боярыня.

– Пока только книги строят, составляют да толкуют, что надо и для боярских детей школу такую устроить; и боярин Матвеев первый о том толкует, и не к добру то ему будет.

– Может, и не к худу? – кротко проговорил добродушный боярин Савелов, разглаживая свою серебряную бороду, лежавшую на груди до пояса, и уставив на Стародубского спокойные голубые глаза. Но боярин так же уставился на него мутными глазами и молчал с минуту, словно задыхаясь.

– Да к добру разве то будет, коли нас учить начнут католики, что отпали от православия? К добру их латинские книги? – крикнул он вдруг на Лариона Сергеевича. – Простоват ты, боярин! – закончил Никита Петрович. – А откуда же все отступники, церкви непокорные, и раскол?..

– В расколе что хорошего! – поспешил согласиться Савелов, довольный, что в чем-нибудь можно согласиться с раздраженным боярином.

– А иноземное тот же раскол, – кричал Стародубский, – народ еще крепче своих глупых помыслов держаться станет, коли увидит на нас чужеземную одежду.

Боярин Савелов не преследовал иноземной одежды, но не спорил, чтобы не раздражать соседа, и переменил разговор:

– Как смекаешь, боярин, – спросил он, помолчав, – хороши ли наши овсы будут, уродятся ли лучше прошлогоднего?

– То по осени будет видно! – ответил Стародубский, смеясь, казалось, простоте Савелова. Но смех смягчил его, и он уже мягче вел беседу дальше и спокойно толковал о ссоре их челядинцев за межи.

Ссоры за межи и границы владений часто случались в то время, и везде чувствовался недостаток хорошо означенных межей и крепких актов владений.

Первое посещение Стародубского сошло благополучно; боярыня Талочанова приободрилась, уверясь, что гнев его не направляется на их семью. Но к концу лета у нее явилось другое горе. Случилось, что боярин Савелов простудился, выйдя из жаркой своей мыльни на свежий воздух. Болезнь эта была для Ирины Полуектовны первым поводом заглянуть в будущее.