Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

Письмо брата было новой радостью Стефану. Но он считал, что безопаснее было бы для Малаши удалить ее из прежнего местожительства, и написал брату, чтобы он привез Малашу в Петербург, если она будет согласна. Из ответа брата Стефан узнал, что Малаша очень обрадовалась такому предложению. Но прошло около двух месяцев прежде, чем брат Стефана мог привезти Малашу в Петербург, – а Стефан Яковлев не мог оторваться от службы при театре. Малаша так много странствовала, что это последнее путешествие уж не затруднило бы ее; но потрясения, пережитые ею за все годы, не прошли бесследно для ее организма. На Малашу находил по временам страх без причины и даже странное расстройство, похожее на помешательство. На пути в Петербург, дорогою, она иногда не узнавала брата Стефана и называла его башкиром, который насильно увозил ее в степи. Скоро она снова приходила в себя, но впадала в сон и спала более суток, не просыпаясь. Стефан не узнал в ней прежней Малаши, хотя она обрадовалась ему по-прежнему! Она долго и пристально смотрела на него, брала его за руки; по-прежнему обнял он ее при свидании, но в ней не было прежней веселости. Она часто набожно крестилась, была тиха; на глаза ее навертывались слезы, все настроение было тревожно. Леченье и внимательный уход Стефана взяли свое: болезнь Малаши исчезала видимо, она привыкла к спокойной счастливой жизни, и припадки страха не появлялись. Как на верный признак выздоровления смотрел Стефан на проявившуюся в ней снова деятельность. Она принялась за работу, вникала во все потребности Яковлева при городской жизни и взяла на себя все занятия домовитой хозяйки: она начала мыть и гладить по-прежнему, шить, мести и чистить все в его квартире. Яковлев едва мог сдерживать ее усердие, которое смущало его; он не желал пользоваться ее трудом, тем более что она не шла ни на какие условия и уклонялась от подарков Стефана, довольствуясь самым необходимым. С нею Стефан Яковлев чувствовал себя менее одиноким, они вспоминали старое житье и родной дом, он веселее возвращался домой после спектаклей и репетиций, зная, что кто-то ждет его дома. Прошел год такой жизни, Малаша привыкла к Петербургу, не дичилась знакомых Стефана, актеров и учеников академий. Но Стефана заботили слухи и толки, начавшие ходить о ней между его знакомыми, слухи, которые были небезопасны, как казалось ему, по тому времени. Он советовался с друзьями и долго обдумывал, как ему поступить в таком случае. Предупредить всякие слухи женитьбой на Малаше казалось ему самым лучшим решением, и он положил сообщить ей этот план.

– Знаешь ли, какая у нас новость, Малаша? – начал он. – Ведь тебе нашелся жених! – сказал он, смеясь.

Стефан не ожидал, чтоб такое шуточное начало его предложения уже так взволновало Малашу. Она посмотрела на него с испугом, лицо ее переменилось.

– Нет, нет! Сохрани, Господи! – залепетала она и напугала самого Яковлева своим испугом.

– Я пошутил, пошутил, Малаша, – успокаивал он ее. – Но чего же ты так испугалась?

– Как же? Ведь я была замужем, я уж боюсь опять взять такого мужа! Да еще, пожалуй, и прежний-то жив… Ведь только калмыки видели, что он убит, а кто знает наверное…

– Нет, успокойся, это верно, мы справлялись о нем. И тебе выдано свидетельство, что ты овдовела.

– Три года, как я получила свидетельство в Оренбурге от губернатора Неплюева, благослови его, Господи! Он меня выслал на родину, так что могу служить старому хозяину и отца повидала! А мужа другого мне не нужно, я сама лучше проживу и при хозяине останусь.

– А если я за тебя посватаюсь, Малаша?

– Ты барин, тебе нельзя на мне жениться, – ответила Малаша так же, как ответила когда-то, много лет тому назад, и поспешила уйти, чтобы прекратить разговор.

Но Яковлев часто возобновлял этот разговор в виде шутки, чтоб приучить Малашу к этой мысли. Малаша слушала его спокойнее и доверчивее, она начала понимать, что у него было сильное желание никогда не расставаться с ней, чего она так же желала, как одного возможного для нее счастья и покоя. Он втолковал ей наконец, что он не барин, а сын фабриканта, почти такой же кузнец, как отец ее, только выучившийся грамоте да другим наукам.

– Так, это все так, и я с тобой вовек бы сама не рассталась, – высказалась она наконец, – ты для меня все равно что родная моя семья! Да не грех ли это будет нам, вот мой страх: муж-то неизвестно где умер. Только видела я крест его да одно ухо отрубленное!

– Полно, полно об этом, – спешил прервать Яковлев опасную нить воспоминаний. – Вот мы пойдем к священнику и с ним потолкуем.

Так и сделали; и после обстоятельного разговора со священником Стефан принес Малаше его согласие обвенчать их, так как препятствий к браку их не находилось, хотя она сама при смерти мужа лично не присутствовала, но достаточно было выданного ей в Оренбурге свидетельства и удостоверения о его смерти.

Яковлев тихо справил свою свадьбу, в присутствии немногих хороших приятелей, в глазах которых женитьба его на бедной, пострадавшей Малаше, друге его детства, вполне дорисовала его чистую, добрую натуру.

Замужество с Яковлевым будто воскресило и оживило Малашу. По-прежнему считая его несравненно выше себя, она старалась во всем следовать его советам. Она приняла другую одежду и приемы, со степенною важностью выходила она навстречу к его приятелям, между тем как на ее наивно-добродушном лице сияла та же доброта в улыбке и глазах ее, по-прежнему глядевших несколько исподлобья сквозь свесившиеся на крутой лоб ее темные, кудреватые волосы. Простота ее не отталкивала друзей Яковлева; сами они были почти все из небогатых семейств или вышли из простого сословия, она скорей привлекала их в дом Стефана Яковлева. В этой обстановке, в семейном кружке нашел наконец Стефан мир душевный. Заботы его были разделены; он с новым увлечением отдался театру, утешенный в потере прежних знакомых, отделившихся от него. Спокойно встречал он иногда пышную карету Анны, изредка с ней раскланиваясь. У него была своя отдельная жизнь и свои интересы в жизни, полной хороших стремлений.

Из писем сестры Ольги Анна должна была убедиться, как твердо и неизменно было ее намерение, которое навеки должно было отнять ее у семьи и у всего живого мира. На все увещевания Анны, ответы ее были коротки и сухи. Единственно возможное для них свиданье должно было произойти в монастыре, по желанию Ольги. Ольга желала поступить в Смольный монастырь в Петербурге, под покровительство той самой настоятельницы монастыря, у которой Анна нашла приют на несколько недель до поступления своего ко дворцу. Ольга поступала в Смольный послушницею, сожалея, что она не могла тотчас постричься, по давно изданному закону, запрещавшему постригаться ранее тридцати лет от роду. Ольга приехала наконец в Петербург; после долгой разлуки сестры свиделись, но не при веселых условиях. Анна нашла такую перемену в наружности Ольги, будто над ней пролетели десятки лет со времени их разлуки. Она не только похудела, но преждевременные морщины на лбу ее и глаза, потерявшие всякую живость, казались чем-то неестественным в ее лета. Она крепко обняла сестру при первом свиданье; но вслед за тем заговорила с нею равнодушно, слова ее звучали так ровно и размеренно, и в лице ее не было того согревающего взгляда и участия, которые Анна привыкла видеть бывало.