Николай Сементовский - Кочубей

– Слушай же, отче Никаноре, ты знаешь, что Мазепа замыслил предать Гетманщину… Тебе, отче Никаноре, надобно ехать в Москву и об этом донести боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину.

Отец Никанор перекрестился и сказал:

– Вы возлагаете на меня трудное поручение, дело мое небывалое, но когда дело идет о защите Церкви Православной, а с нею и целого гетманского народа, то что я!.. Буди воля Спасителя и Пречистой Его Матери, – приемлю на себя исполнение вашего важного поручения.

– Приехавши в Москву, скажи, отче, боярину, чтобы Мазепу схватить в Киеве, а то, пожалуй, он все узнает и первых нас убьет! – сказала Любовь Федоровна.

Долго еще говорили они про замыслы Мазепы, потом Кочубей сказал:

– Вот же тебе, отче Никаноре, на дорогу семь золотых червонных и двенадцать ефимков на наем подвод, да поспешай и минутою не медли.

Распрощавшись, отец Никанор в тот же день пошел пешком в Москву.

Когда приближается час страшной бури, когда горизонт покрыт черными тучами, море, не волнуясь заранее, уже стонет, словно предвидя, что сладкое спокойствие его будет нарушено; потом закипит оно седыми валами и помчит их один на другой для погибели кораблей!..

То же самое бывает и среди народа, когда приближается какое-нибудь общее несчастие: заранее народ предчувствует грозящую беду, голод, мор, войну… Непонятное, страшное предчувствие, черная печаль и ужас распространились в Гетманщине в 1708 году. Чуть только скроется солнце за синеющиеся вдали горы, на небе взойдет длинная метла, и яркий хвост ее закроет треть горизонта. С неизобразимым ужасом смотрели гетманцы на это небесное знамение, и сердца их были в треволнении; старики говорили, что в гетманство Виговского, перед его изменой в 1668 году, явилась подобная комета и стояла на небе до тех пор, пока он не погиб. Это еще более устрашало гетманцев, и носившиеся слухи о тайных сношениях гетмана с ляхами и шведами, и о намерении его поддаться ляхскому королю получили большую вероятность.

Вскоре после явления кометы распространился в Батурине и других городах слух, что по Гетманщине ночью ходят три женщины, одетые одна в черное, другая в белое платье, а третья совершенно нагая, косы распущены; проходя города, они останавливаются на площадях, плачут и стонут несколько ночей кряду, потом идут в другое место и по пути заходят в ближние селения. Некоторые из разумных стариков утверждали, что одна из женщин – голод, другая – смерть, а третья – война, и что, когда они обойдут всю Гетманщину, начнется война, потом смерть, а потом, известно, после войны бывает голод. Носилось еще бесчисленное множество других слухов и рассказов, были такие люди, которые всему верили, были и не верившие ничему, но за всем этим вся Гетманщина, видимо, горевала, у времени, как и у людей, есть свой голос и своя весть.

Началась весна, зазеленели поля, но земледельцы без радости и веселья смотрели на них, казалось, они не думали о жатве; запели звонкие жаворонки в полях, взвиваясь к лазурному небу, но не слышно было веселых песен чернооких девчат; громко щелкали голосистые соловьи в темных кустах калины и сирени, но не пели хором молодые Грици и Маруси…

Народ заговорил, что войны не миновать, гетман сам затеял ее, согласясь с ляхами и шведами победить московского царя; слухи не были частные, но общие всем гетманцам, незлонамеренные люди помогали распространять их: все ясно видели причину и понимали последние распоряжения гетмана, но вместе с этим никто не смел утверждать твердо своего предположения, ибо не было улик твердых, на которых можно было бы утвердительно доказать истину народной молвы.

Мазепа был в Киеве, он начал чаще жаловаться на нездоровье, по нескольку дней не выходил на воздух и даже перед выездом царя из Киева гетман прощался с ним не вставая с постели; Петр с непритворною грустью расстался с Мазепою, сожалея о его немощи.

«Не дай Бог, если он умрет, твердой подпоры лишусь я!» – так думал царь и не догадывался, какого змия ласкал на груди своей.

По приезде в Москву царь, получив донос на Мазепу от Кочубея, посланный с чернецом Никанором, и расспросив монаха, понял, что к доносу подвинула Кочубея жена его, взведшая на старика небывалые преступления и замыслы. Петр признал Кочубея за мстительного клеветника и легкомысленного человека; что он, кроме жены, подучен еще врагами России, которые подсылали зажигателей и разбрасывали возмутительные письма.

Занятый войной со шведами, царь отложил до времени расследование ложного доноса и поехал в Польшу.

Ждет да ждет Кочубей ответа из Москвы на донос его, но нет ни слуху ни духу. Любовь Федоровна сердится, бранит Василия Леонтиевича, зачем он не послал с чернецом одного из своих слуг, который мог бы писать из Москвы, а от чернеца какого ждать письма, он поехал себе по монастырям, а не в Москву и где-нибудь сидит да молится Богу, а мы его напрасно жди да жди. Нет, как ты хочешь, Василий, а послушай совета моего: поедем в Полтаву, поживем в Диканьке и в Ретике, да переговорим с нашим батькою Святайлом, он посоветует нам все доброе, как ты думаешь об этом?

– А что ж долго думать, ехать, так и ехать.

На другой же день Василий Леонтиевич и Любовь Федоровна выехали в Диканьку, оттуда и в хутор Ретик, где духовник Василия Леонтиевича Спасовской церкви священник Святайло отслужил в доме Кочубея молебен о здравии болевшей дочери его Мотреньки, которая в это время была с мужем в Киеве при гетмане.

Во время молебна Любовь Федоровна горько плакала.

– Чего плачете, пани добродийко? – спросил Святайло жену Кочубея после молебна.

– Я плачу об измене гетмана, предающего Украину, Отечество наше полякам, а церкви Божии унии.

– Я присягал Богу и царю верою и правдою служить, и когда не донесу государю об измене Мазепы, то постигнет меня гнев Божий, но горе мое, как и через кого донести!..

– Как донести, пошли, пане добродию, донос через царского духовника протопопа Благовещенского, а для этого можно послать в Москву свояка моего Петра Янценка.

Василий Леонтиевич задумался и потом сказал:

– Благо глаголешь, отче, истинно благо!

– Благо, ей-же-ей, благо! – подтвердила Любовь Федоровна.

– Вот еще что попрошу я тебя, отец Иван, не откажи мне помочь в этом деле.

– Приказывай, мой вельце милостивый добродию!

– Съезди в Киев и переговори об этом с родичем моим полтавским полковником Искрою, скажи ему, чтобы присматривал за поступками гетмана и что делаться будет в войске.

– Поеду, когда велишь.

– Сделай божескую милость, отец Иван!

– С радостию!

Священник Святайло дня через два выехал в Киев. Кочубей занялся обдумыванием доноса, в котором решился подробно изложить царю все изменнические дела гетмана.