Сергей Голицин - Царский изгнанник

Депутаты от пансиона Арно очень весело провели у Севенара весь день; у него же они и пообедали. Педрилло казался мало озабоченным фальшивым положением, в которое он поставил себя перед Аксиотисом и Расином. Он знал, что ни тот ни другой не передадут Мише их разговора у Севенара, и надеялся, кроме того, что ему стоит только захотеть, чтобы сейчас же помириться с Мишей. Он уже не раз испытал свое влияние на Мишу, и хотя последняя размолвка с ним за клевету на Чальдини была серьезнее предыдущих, происходивших по большей части от насмешек над наивностию избалованного барчонка, однако Педрилло не сомневался, что при первом сделанном им шаге примирения наивный ребенок кинется ему на шею и расплачется.

Вечером, возвратясь домой, Аксиотис застал Мишу за греческим сочинением, которое он тщательно переписывал для экзамена. Экзамены должны были начаться 11 января; до них оставалось, следовательно, ровно две недели.

– Знаешь ли, Голицын? – сказал Аксиотис. – Мы, то есть Расин и я, кажется, помирили тебя с Севенаром. Он уже не будет ставить тебе единиц и двоек.

– Он уже давно смилостивился: тройку вывел мне за ноябрь и декабрь, – отвечал Миша, бережно укладывая свою работу в ящик письменного стола, – этой тройке- то я и обязан, что обошел Расина…

На следующее утро Миша получил от Севенара секретную записку, приглашающую его навестить его, если можно, утром, до десяти часов. Время было вакационное, и Миша, сказав товарищам, что идет погулять, отправился на свидание, очень заинтригованный тем, что может сказать ему профессор географии по секрету.

– Мне хотелось, – сказал Севенар Мише, – во-первых, поблагодарить вас за милые попечения ваши о поднесенной мне табакерке, мой молодой князь, а во-вторых, я должен спросить вас, каким образом у вас очутилась средним баллом тройка по географии.

– Право, не знаю, господин профессор, я думал, что это вы…

– Посмотрите-ка на меня.

Миша взглянул прямым, светлым взглядом своим прямо в глаза профессора.

– Я думал, что это вы, – повторил Миша, – иначе я не посмел бы перед самым экзаменом вырезать мое имя на вашей табакерке. Я бы побоялся, как бы товарищи не подумали, что я заискиваю, да и вы сами могли бы подумать, господин профессор…

– Удивляюсь, – сказал Севенар, – но вместе с тем и радуюсь… по моему черновому списку выходит… но это все равно. Я вижу, что вы добрый и честный молодой человек… Скажите мне по секрету, с чего взял господин Мира, что вы называете ослами всех учителей географии?

– Неужели Педрилло… Мира?..

– Я этому уже не верю, – поспешил прибавить профессор, – вчера господа Расин и Аксиотис рассказали мне все, как было. Знаете ли, что вы имеете в них очень усердных адвокатов? И это делает вам честь: если студенты так горячо вступаются за своего отсутствующего товарища, да еще за товарища, севшего им на голову, то значит, что он хороший товарищ. А господина Мира остерегайтесь: много встретите вы на своем веку друзей, подобных ему.

– Я его остерегаюсь, господин профессор…

– Вы все больше и больше отличаетесь, господин Мира, – сказал по-итальянски Миша, возвратясь домой, – пожалуйста, не вывертывайтесь; Севенар мне все рассказал.

– Время оправдает меня, – отвечал Педрилло, кладя на стол скрипку, на которой играл перед приходом Миши, – все нападают на меня, и даже ты, а я, право, не имел дурного намерения: так, с языка сорвалось… я только и сказал Севенару , что метода твоей матери отвратила тебя от географии, а из этого вы все: и Севенар , и Рачинэ заключили бог знает что. Клянусь…

– Надоел со своей итальянщиной, Мира, – прервал его Аксиотис, – ты мне мешаешь и ведь все врешь. Не понимаю, что говоришь, а слышу, что врешь! Уж лучше продолжай пилить на своей скрипке!.. Посмотрите-ка, господа, что я приготовил вместо сочинения для экзамена: разве дурно?

Расин, Миша и Педрилло подошли к столу, на котором лежала работа Аксиотиса.

– Отлично, – сказал Расин, – что это за старик?

– Это Ментор – учитель Телемака; разве ты не узнаешь его по его ученому виду и по его Минервину парику?

– Да зачем тебе этот Ментор? – спросил Миша. – И без него вся Сорбонна знает, что ты первый каллиграф в мире; что тебе за охота даром время тратить? Ведь экзамена по каллиграфии не будет.

– Говорят тебе, что я это для экзамена по греческому приготовил. Для нашего почтенного ментора Ренодо.

– Неужели это сделано с одного почерка? – спросил Педрилло.

– Ну нет. С одного почерка так не начертишь; а похоже на нашего всеученейшего аббата?

– Немножко похоже, – сказал Миша, – смотри, как бы он не обиделся.

– Пускай себе, вперед не стращай, что поставит мне единицу на экзамене.

– Скажи, пожалуйста, Аксиотис, – продолжал Миша, – отчего, зная так хорошо греческий язык, ты не хочешь выказать свое знание аббату? С тех пор как я занимаюсь с тобой, моих сочинений узнать нельзя; сам аббат говорит…

– Много ваш аббат понимает!

– Неужели ты думаешь, что лучше его знаешь по-гречески? Да хоть бы и лучше: все-таки незачем дразнить его; не за что ему досаждать; ты сам говоришь: он человек добрый, потешь его, сделай ему какой-нибудь парафразис вместо этого Ментора.

– Перейду в риторику , – отвечал Аксиотис, – и он увидит, знаю ли я по-гречески; недолго ждать ему, а покуда пусть ставит мне единицы. Разве ты не понимаешь, что этими единицами я его не дразнил, а тешил. «Вот, мол, какой я эллинист, – думал он, – даже настоящему греку ставлю единицы !» А о том он будто и думать позабыл, что сам же избавил меня от греческого языка и велел мне хорошенько заняться математикой и латынью.

– Ну а когда перейдешь в риторику , будешь ты писать сочинения по Гомеру или опять только мои поправлять будешь?

– Ни своих делать, ни твоих поправлять не буду: твои и так нравятся аббату; в последнем твоем сочинении я не сделал ни одной поправки: аббат сделал было две, да некстати: потом одумался и оставил по-твоему; а по-настоящему все – от первой до последней строчки – перемарать следовало… Вглядись-ка хорошенько в Ментора: прочти абрис.

Миша, прищурившись над чертежом, вслух прочел греческие гекзаметры, очерчивавшие абрис. Передаем их в переводе на русские гекзаметры:

– Славные стихи! – сказал Педрилло. – Дай мне списать их, Аксиотис.

– Зачем тебе они? Хочешь ментору их показать, что ли?

– За кого ты меня принимаешь?

– Уж я знаю за кого: за студента, нуждающегося в протекции профессоров… На, срисовывай моего Ментора, только осторожнее, не замарай мне его. Он и без тебя завтра же будет иметь честь насолить нашему ученейшему аббату.