Сергей Голицин - Царский изгнанник

– Я задам экзаменующемуся только один вопрос, – тот самый, который вы сделали давеча Голицыну, господин профессор. Не помните ли вы , – продолжал Расин, обращаясь к сыну, – не помните ли вы , господин Расин, какой смысл Плутарх придает глаголу?.. Товарищ ваш не умел отвечать на этот вопрос.

– Да, Голицын мне сказал, что он сбился, что забыл смысл глагола, но потом он вспомнил его; глагол собственно означает: сделаться короче, ниже ростом. Аксиотис же, ссылаясь на авторитет Гомера, говорит, что это значит просто съежиться от страха, струсить и не суметь скрыть свою трусость…

– Господин аббат, – сказал Буало, – нельзя ли подозвать сюда этого Аксиотиса? Я слышал, что он мастер чертить…

– Очень можно… Немножко попозже, господин Буало.

– Мне в шесть часов надо быть в Лувре, при королевском столе [71] Странный существовал этикет при дворе Людовика XIV: гости приглашались не обедать, а смотреть, как обедает король со своим семейством. , господин аббат; господин Расин тоже приглашен… Посмотрите, скоро пять часов, а экзаменующихся еще человек двенадцать осталось.

– Ну так мы вот как сделаем, – отвечал Ренодо. – Господа, – громко сказал он, обращаясь к студентам, – нынче вы все проэкзаменоваться не успеете: те, которые еще не экзаменовались, и те, которые имеют право на переэкзаменовку, пусть соберутся завтра в час; а теперь кто желает, может идти домой, не дожидаясь чтения из «Илиады».

Немногие воспользовались этим позволением; в числе их был Миша, который, полавировав от скамейки до скамейки, вышел из залы так, что никто, – думал он, – не заметил, что он вышел.

Аксиотис догнал его в прихожей.

– Куда это ты? – спросил он. – Ты что-то бледен.

– Мне очень нездоровится, – отвечал Миша, – пойду домой, лягу.

– Пойдем вместе…

– Нет, Аксиотис, оставайся, пожалуйста. Может быть, аббат заметит, что я ушел с его чтения; так ты скажи ему, что я очень расстроен, даже болен и что мне никак нельзя было оставаться.

– Я передам это поручение Расину, а сам сейчас же приду домой: зайди в лавочку да возьми какой-нибудь закуски, я проголодался…

– Бой Ахиллеса с Гектором, – продолжал Ренодо, – по мне, лучшее место из «Илиады»… Но прежде чем начать чтение, надо поставить балл молодому человеку, так блистательно, по моему мнению, выдержавшему экзамен; давеча я предоставил господину Голицыну поставить себе балл по собственной его оценке, теперь я прошу вас, господин Расин-старший, поставить балл вот в этой клетке.

Расин-старший взял тетрадь и крупной цифрой поставил в указываемой ему клетке шесть.

– Вы, конечно, согласны с этим баллом , господин Буало? – спросил аббат.

Буало молча взял тетрадь и прибавил к шести крест длиною во всю клетку.

– А что ж, Аксиотиса вы вызовете? – спросил он.

– Сейчас, – отвечал аббат, – только кончу обещанное мною чтение. Всего с небольшим сто стихов.

Чтение началось. Аббат читал с таким экстазисом, скандировал с такою отчетливостью, останавливался на полустишиях с такой добросовестностью, произносил всякое слово с такой ясностью, что на прочтение ста тринадцати стихов потребовалось около четверти часа.

– Ишь как тянет! – шепотом говорил Аксиотис сидевшему рядом с ним Педрилло. – Ну сам суди, не заслуживает ли он, чтоб ему сейчас же сунуть моего Ментора под нос? О Ментор, Ментор! Куда девался ты?!

– По мне… – отвечал Педрилло довольно громко, чтоб сидевшие за красным столом могли, если б захотели, слышать его, – по мне, господин аббат читает удивительно хорошо, и ты слишком взыскателен, несправедлив…

– Удивительно хорошо! – почти вслух повторил Аксиотис, передразнивая Педрилло. – Это не стихи; это бог знает что: точно взвалили ему на плечи тяжелый мешок с песком, и тащит он его, запыхавшись и спотыкаясь, на крутую утесистую гору…

– Очень поэтическое сравнение, – сказал Педрилло, – жаль, что ты не употребил его в своей эпиграмме!..

Аксиотис, ничего не ответив, пошел передавать Расину поручение Миши.

– Не знаю, успею ли я, – сказал Расин, – сейчас после чтения отец везет меня домой; надо поскорее сообщить мою неожиданную радость матери. Ты знаешь, Аксиотис? Я по твоей милости получил шесть с крестом…

– Ты хочешь сказать, по милости Голицына…

– Господин Аксиотис! – провозгласил Ренодо. – Пожалуйте сюда.

Аксиотис подошел к столу.

– Что вы такой бледный? Видно, боитесь, как бы я не попросил вас рассказать то, что я сейчас прочел; вы, я думаю, ни слова не слыхали: все время разговаривали с соседями… Грек, и не слушает, когда читают Гомера! Стыдитесь, милостивый государь, ведь вам чуть ли не двадцать пять лет!..

«Эва! Сколько сразу хватил!» – подумал Аксиотис.

– Не беспокойтесь, – продолжал аббат, – я вас подозвал не для того, чтобы экзаменовать, – а вот господин Буало желает познакомиться с вами и поговорить о ваших чертежах.

– К услугам господина Буало, – отвечал Аксиотис.

– Скажите мне, пожалуйста, господин Аксиотис, – сказал Буало, – вы сделали сочинение товарищу вашему Расину для нынешнего экзамена?

– Нет, господин Буало.

– По крайней мере, вы помогали ему вместе с Голицыным?

– То есть изволите ли видеть, господин Буало, помогал и поправлял собственно Голицын, а я только вымарывал то, что они оба писали: у Расина было и без того много лишнего, а Голицын еще прибавил, и вышло вместо экстракта из «Илиады» какое-то донесение из полицейской управы; ну, я все лишние подробности и вымарал… а потом, вымарав так много, я, конечно, должен был кое-что и приписать; но ведь это позволено господином аббатом, – прибавил Аксиотис, обращаясь к аббату.

– Ну а это ваша работа? – совершенно неожиданно спросил Буало, развернув перед Аксиотисом найденный им в шляпе рисунок.

Аксиотис смутился, узнав своего Ментора. «Когда ты, Ментор, успел?.. – подумал он. – Мира не отходил от меня ни на шаг… Уж не во время ли своего экзамена он спроворил?!»

– Ваша? – повторил Буало.

– Моя, – тихо отвечал Аксиотис.

– Позволите вы мне прочесть ее этим господам?

– Я боюсь, как бы господин аббат…

– Не бойтесь, я вам ручаюсь, что мой добрый, мой милый Ренодо не обидится, – сказал Буало, – да и что тут обидного, что природный грек читает по-гречески лучше француза, хотя бы и самого ученого? Я, по крайней мере, нимало не обиделся бы этой эпиграммы, хотя я всю жизнь провел с греческими классиками и, наверное, теоретически знаю их не хуже вас и, может быть, даже не хуже аббата.

– Какая эпиграмма? – спросил Ренодо. – На меня еще никто не писал эпиграмм. Прочтите, пожалуйста.

– Вслух? – спросил Буало.

– Конечно, вслух. Мне любопытно…

– Нет, – сказал Буало, – я читать ее вслух не буду, а то господин Аксиотис, пожалуй, и мне мадригал посвятит; да и читать по абрису трудно, а пусть сам автор прочтет нам свое произведение.