Сергей Голицин - Царский изгнанник

Серафима Ивановна мигом сообразила, во-первых, что Анисья, вероятно, никогда не приедет в Россию; во-вторых, что если даже она сдуру и поедет туда, то все-таки же ей, Серафиме Ивановне, выгоднее в настоящих обстоятельствах отказаться от мести Анисье, чем показаться неблагодарной доктору, который может ей очень пригодиться и в затеваемом ею процессе, и в отъезде из Парижа.

«Не с тремя же тысячами ехать мне в Голландию, – подумала она, – а по пяти процентов я с удовольствием готова занять у него хоть еще двенадцать тысяч и года в полтора расплачусь с ним без особенного стеснения».

Рассчитав это, Серафима Ивановна отвечала:

– Я на все согласна, на все, что предлагает добрейший и благороднейший доктор, хоть сейчас подпишу бумагу об Анисье, но опять-таки повторю: все это пустяки. Что за подвиг с моей стороны отпустить на волю крепостную, которая отошла от меня сама по себе и на которую я, по здешним законам, не имею никакого права? Я желала бы доказать мою благодарность синьору доктору не пустой бумагой, а чем-нибудь серьезным, чем-нибудь таким, что хоть немножко бы соответствовало его услуге…

«Вот пристала со своей благодарностью, – подумал Чальдини, – и ведь все лукавит. Видно, еще занять хочет…»

– Если я когда-нибудь буду в таком положении, в котором была сейчас синьора , – сказал он вслух Жерому, – то я обещаю попросить ее, чтоб она меня выручила, но невероятно, чтобы я в мои лета, мне тридцать восемь лет, попался в руки ростовщиков, подобных Исааку…

– Значит, я должна отказаться от удовольствия когда-нибудь расквитаться с обязательнейшим доктором, – сказала Серафима Ивановна с глубоким вздохом.

– Но, – продолжал Чальдини, – так как синьора , тяготясь, кажется, моей услугой, непременно хочет расплатиться со мной, то я попрошу у нее вот что: пусть она обещает мне вспоминать об этой услуге всякий раз, как ей вздумается наказать кого-нибудь из своих крепостных, и пусть она, в память этой услуги, простит виноватого.

– На это мне тем легче согласиться, – отвечала Серафима Ивановна, – что у меня крепостные наказываются очень редко… почти никогда… и я не могу не удивляться, что доктор считает меня какой-то злой и жестокой. Он был у меня в Квашнине и, кажется, мог заметить, как я обращаюсь со своей прислугой. Если я и взыщу с виноватого, то всегда справедливо, даже когда рассержусь: вот хоть со здешней кухаркой или хоть с сиделкой… Спросите у кого хотите, из крепостных ли или из дворовых, кроме, разумеется, Аниськи и Анютки, которые всегда рады клеветать на меня, и все подтвердят, что я справедлива; мне это даже в глаза говорили квашнинцы… Доктор очень обижает меня… но бог с ним! Я и на эту его просьбу согласна и готова подписать какие он хочет бумаги.

– На это никакой бумаги не нужно, – отвечал Жером, – доктор довольствуется вашим словесным обещанием. А насчет Анисьи он привезет к вам формальный акт и нотариуса.

– Теперь, – сказала Серафима Ивановна, – мне уже не так совестно будет попросить у доктора еще одной услуги. Может ли он мне рекомендовать хорошего адвоката? Пристав обещал мне прислать какого-то, но на пристава я не очень надеюсь.

– По моему мнению, – отвечал Чальдини, – синьоре и приличнее и выгоднее было бы не начинать этого грязного процесса: ростовщики и плуты, с которыми она имела дело, так хорошо умеют обходить законы, так искусно придают законную форму самым темным делам своим, что уличить их весьма трудно.

– Однако я не могу оставить такое мошенничество безнаказанным.

– Как угодно синьоре ; я ей сказал свое мнение; последствия покажут, прав ли я. А адвоката я здесь не знаю ни одного.

– Наконец, я должна признаться вам, доктор, что у меня всего три тысячи ливров осталось… Все-таки я хоть что-нибудь получу с Исаака и Гаспара. С тремя тысячами и до Москвы не доедешь, если даже ехать без остановки; а я бы хотела побывать еще и в Голландии, и в Германии, и в Польше.

– А сколько, полагаете вы, вам нужно бы на это путешествие?

– Мне, право, совестно… Если вы опять хотите, доктор, особенно за такие ничтожные проценты… Хоть бы вы, по крайней мере, по восьми взяли, тогда бы я не так стеснялась попросить у вас тысяч пятнадцать. На два года.

– Восьми процентов я не возьму, а по пяти извольте, я могу одолжить вам эту сумму. Завтра, вместе с отпускной Анисьи, я доставлю вам кредитив. Проценты, если вы желаете, я припишу к капиталу, а капитал подгоню так, чтобы за вами было ровно тридцать тысяч ливров, на русские деньги шесть тысяч двести пятьдесят целковых. Заплатить можете их по вашему усмотрению: или всю сумму разом, или, если вам это удобнее, по частям, но не менее двух тысяч рублей всякий раз. Только, я попрошу вас, так как, может быть, мне придется не скоро возвратиться в Россию, чтобы вы потрудились делать эти взносы князю Василию Васильевичу Голицыну или сыновьям его, а они будут пересылать их мне в аккредитивах. А не то у вас, может быть, есть в Москве какой-нибудь знакомый, имеющий сношения с заграничными банкирами?

– Можно бы… как-нибудь через рижского банкира Липманна, но, впрочем, если князь Василий Васильевич возвратится в Москву, то мне, конечно, удобнее иметь дело с ним и его сыновьями, чем с Липманном, который редко приезжает в Москву и с которым я едва знакома.

На следующее утро Чальдини привез Квашниной и верительное письмо в пятнадцать тысяч двести семьдесят ливров, и совсем готовую расписку на шесть тысяч двести пятьдесят рублей на имя князя Василия Васильевича, и отпускную Анисьи. Покуда последние два документа подписывались Серафимой Ивановной и с большой торжественностью во имя короля вносились нотариусом в книгу, Жером объяснял русской помещице, что, по международным договорам, нотариальные акты пользуются покровительством законов во всех европейских государствах.

– Еще раз, еще сто раз благодарю вас, доктор, теперь я, по вашей милости, могу ехать, не начиная процесса, хоть завтра же, но позвольте мне попробовать начать процесс. Пристав привозил мне вчера адвоката, и, кажется, дельного.

– Как хотите, синьора, но мне кажется, вы опять ошибаетесь. Дельный адвокат не возьмется за процесс без доказательств.

Пристав действительно привозил Квашниной адвоката, и не только дельного, но и добросовестного. Выслушав ее рассказ, он наотрез объявил, что по суду она ровно ничего не получит, что только напрасно истратится на гербовую бумагу и на ведение тяжбы.

– С каждого выигранного мною дела я беру за труды от трех до шести процентов, – сказал адвокат, – но так как я заранее знаю, что вашего дела не выиграю, то должен буду взять с вас не мнимый процент с мнимой суммы, а какую-нибудь определенную цену, хоть по двенадцати ливров в день; дешевле я свои труды ценить не могу. Тяжба ваша может продлиться недели две-три; зачем же вы хотите бросить десять луидоров, да еще, кроме того, скомпрометировать и себя и меня?