Артур Дойл - Убийца, мой приятель (сборник)

– Что это значит? – спросил он резко.

– Контора заперта, мы не могли войти, – отвечали клерки.

– Где мистер Джелланд?

– Он не пришёл сегодня.

– А мистер Мак-Ивой?

– Он тоже не пришёл.

Рэндольф Мур ещё более нахмурился.

– Надо сломать дверь, – сказал он.

В Японии, в этой стране землетрясений, дома строят не особенно прочно. Дверь легко сломали, и все вошли в контору. Дальнейшее понятно без всяких описаний: несгораемый шкаф был открыт, деньги исчезли, и вместе с деньгами исчезли оба клерка. Мур тотчас же принялся действовать:

– Где их видели последний раз?

– В субботу они купили «Матильду» и отправились в плавание.

В субботу! Дело казалось безнадёжным, у них было в распоряжении целых два дня. Но, может быть, какой-нибудь случай задержал их? Мур кинулся на пристань и стал смотреть в подзорную трубу.

– Великий боже! – вскричал он. – Там вдали ещё виден ялбот! Я таки поймаю негодяев в конце концов!

Но тут явилось неожиданное препятствие: свободного парохода нигде не было, и Мур выходил из себя. Над холмами стали собираться тучи, были все признаки надвигающейся бури. Рэндольф Мур взял полицейский катер с вооружённой командой из десяти человек и отправился догонять «Матильду».

Джелланд и Мак-Ивой, измученные напрасным ожиданием попутного ветра, заметили тёмное пятно, отделившееся от берега и становившееся всё больше по мере приближения к ним. Наконец они различили, что это пятно – катер, наполненный людьми, и блеск оружия заставил их догадаться, что эти люди – вооружённые полицейские. Джелланд бросил взгляд на небо, грозившее бурей, на беспомощно повисшие паруса «Матильды» и на приближающийся катер.

– Это погоня, Уилли, – сказал он. – Клянусь Богом, мы самые невезучие неудачники на свете, потому что небо обещает ветер и через какой-нибудь час мы понеслись бы вперёд.

Мак-Ивой застонал.

– Ну, нечего сентиментальничать, старина, – продолжил Джелланд. – Это полицейский катер, и среди полицейских я вижу старого Мура. Он хорошо заплатил им за услугу.

Мак-Ивой сидел, скорчившись на палубе.

– Моя мать! Моя бедная старая мать! – повторял он навзрыд.

– Она, во всяком случае, не услышит, что её сын был на скамье подсудимых, – сказал Джелланд. – Мои родители никогда особенно не заботились обо мне, но ради них я постараюсь умереть с честью. Нехорошо быть таким малодушным, Уилли. Наша песенка спета. Да благословит нас Бог, старина Уилли! Вот револьвер.

Джелланд взвёл курок и протянул револьвер своему другу. Но тот с криком ужаса отшатнулся. Джелланд бросил взгляд на приближающийся катер. Тот был всего в нескольких сотнях ярдов.

– Теперь не время для колебаний! – сурово сказал Джелланд. – Чёрт возьми! Будь же наконец мужчиной! Чего ты трусишь? Ты дал клятву!

– Нет, нет, Джелланд!

– Хорошо же. Но я поклялся, что нас не возьмут живыми. Ты готов?

– Я не могу! Не могу!

– Тогда я сделаю это за тебя.

С катера увидели, как Джелланд подался вперёд, раздались два револьверных выстрела, но, прежде чем рассеялся дым, случилось нечто, заставившее полицейских забыть о «Матильде» и думать только о собственном спасении.

Потому что в этот самый миг разразилась буря – один из тех коротких и внезапных шквалов, какие часто бывают в тамошних морях. Паруса «Матильды» надулись от ветра, и она понеслась, как испуганная птица. Тело Джелланда навалилось на штурвал. Попутный ветер гнал «Матильду» вперёд, и она скользила легче пёрышка по вздымающимся волнам. Катер напрягал все силы, чтобы догнать её, но она всё неслась вперёд и скоро исчезла во мраке бури, чтобы никогда больше не являться глазам смертных. Катер повернул назад и едва не затонул, прежде чем достиг Иокогамы.

Вот каким образом случилось, что «Матильда» с грузом в пять тясяч фунтов стерлингов и двумя мёртвыми телами на палубе отправилась в плавание через Тихий океан. Каков был конец плавания Джелланда – о том никому неведомо. Может быть, ялбот пошёл ко дну во время бури или был найден каким-нибудь торговым судном, хозяин которого воспользовался грузом «Матильды» и держал язык за зубами. А может, она ещё носится по безграничному простору океана, гонимая ветром то на север, к Берингову морю, то на юг, к Малайским островам. Лучше, полагаю, оставить этот рассказ незавершённым, нежели испортить истинное происшествие выдуманным концом.

Городок Киркби-Мальхауз угрюм и открыт всем ветрам. Болота, окружающие его, сумрачны и неприветливы. Он состоит из одной-единственной улицы; серые каменные домики, крытые шифером, разбросаны по склонам длинных торфяных холмов, заросших дроком. Вдали видны очертания гористой местности Йоркшира, округлённые вершины холмов как бы играют в прятки друг с другом. Вблизи пейзаж имеет желтоватый оттенок, но по мере удаления этот оттенок переходит в оливковый цвет, за исключением разве только тех мест, где скалы нарушают однообразие этой бесплодной равнины. С небольшого холма, расположенного за церковью, можно разглядеть на западе золотые и серебряные полосы: там пески Моркэмба омываются водами Ирландского моря.

И летом 1885 года судьба занесла меня, Джеймса Аппертона, в это заброшенное, уединённое местечко. Здесь не было ничего, что могло бы заинтересовать меня, но я нашёл в этих краях то, о чём давно мечтал: уединение. Мне надоела никчёмная житейская суета, бесплодная борьба. С самых юных лет я был во власти бурных событий, удивительных испытаний. К тридцати девяти годам я побывал повсюду. Не было, кажется, таких стран, которые бы я не посетил, вряд ли существовали радости или беды, которые я не испытал бы. Я был в числе немногочисленных европейцев, впервые проникших на далёкие берега Танганьики, дважды побывал в непроходимых безлюдных джунглях, граничащих с великим плоскогорьем Рорайма. Мне приходилось сражаться под разными знамёнами, я был в армии Джексона в долине Шенандоа, был в войсках Шанзи на Луаре, и может показаться странным, что после такой бурной жизни я мог удовлетвориться бесцветным прозябанием в Западном Райдинге. Но существуют обстоятельства, при которых мозг человека бывает в таком состоянии экстаза, по сравнению с которым все опасности, все приключения кажутся обыденными и банальными.

Многие годы я посвятил изучению философий Египта, Индии, Древней Греции, Средневековья. И сейчас наконец-то из огромного хаоса этих учений передо мной стали смутно вырисовываться величественные истины. Я, кажется, был близок к тому, чтобы понять значение символов, которые люди высоких знаний применяли в своих трудах, желая скрыть драгоценные истины от злых и грубых людей. Гностики и неоплатоники, халдеи, розенкрейцеры, мистики Индии – все их учения были мне знакомы, я понимал значение и роль каждого из них. Для меня терминология Парацельса, загадки алхимиков, видения Сведенборга имели глубокий смысл и содержание. Мне удалось расшифровать загадочные надписи Эль-Бирама, я понимал значение странных письмён, начертанных неизвестным народом на отвесных скалах Южного Туркестана. Поглощённый этими великими захватывающими проблемами, я ничего не требовал от жизни, за исключением скромного уголка для меня и моих книг и возможности продолжать исследования без вмешательства кого бы то ни было.