Артур Дойл - Убийца, мой приятель (сборник)

Десять лет минуло с того дня, когда падшая женщина, чьё имя во всей Малой Азии, где она прославилась в равной степени как своим крайним беспутством, так и ослепительной красотой, считалось неприличным упоминать, постучала в ворота древнего монастыря. В те дни она вызывала у богобоязненных людей лишь дрожь отвращения, но она упросила монахов взять на попечение младенца – греховный плод её беспутной любви. Там, в монастыре, приёмыш и оставался. А сама она, Феодора, распутная и продажная девица, направилась в Константинополь. И здесь, благодаря какому-то немыслимому повороту колеса Фортуны, ей удалось вначале увлечь престолонаследника Юстиниана, а впоследствии и завоевать его прочную и глубокую любовь. Когда же после смерти императора Юстина его племянник Юстиниан стал самым великим и могущественным монархом на свете, он не только возвысил свою возлюбленную до положения законной супруги и императрицы, но и наделил её неограниченной властью, равной по силе и мощи его собственной. И кто бы мог подумать! Вознесённая волею судьбы на царский трон, эта некогда глубоко порочная, падшая женщина решительно порвала со всем, что связывало её с прошлой жизнью. Она стремилась показать себя подлинно великой императрицей. Феодора превзошла супруга не только в силе и мудрости, но и в жестокости, мстительности и непреклонности. Горе её врагам! К ним она была беспощадна. Но друзьям оставалась верна.

К этой-то женщине отец Лука, настоятель монастыря Св. Никифора, и вёз из Антиохии в Константинополь её чадо – покинутого ею и, наверное, забытого сына. Быть может, Феодора порой и обращалась мыслями к дням своей распутной молодости, когда она, брошенная своим любовником Эцеболусом, правителем африканского Пентаполиса, пешком прошла через всю Малую Азию, дабы отдать на попечение монахам прижитого младенца. Но как знать? Не для того ли, чтобы только убедить себя: живущим в богом забытой глуши монахам никогда не придёт в голову, что императрица Феодора и та жалкая грешница – одно лицо? И что, стало быть, плод греха её навсегда надёжно упрятан от августейшего супруга?

Тем временем корабль обогнул крайнюю оконечность мыса, где располагался храмово-дворцовый комплекс византийского Акрополя, и перед путешественниками показалась длинная голубая гладь бухты Золотой Рог. Вдоль всей бухты высилась громада Феодосиевой стены, и узкая полоса земли, что пролегла меж оборонительной стеной и кромкой воды, служила в качестве причала для прибывающих сюда судов. Корабль причалил недалеко от ворот Неориона, и после краткого досмотра группой стражников в шлемах пассажирам было разрешено сойти на берег.

Настоятель, которому не раз доводилось бывать прежде в Константинополе, где он хлопотал по делам монастыря, шёл уверенным шагом человека, который хорошо знает дорогу. Мальчик, потрясённый новыми впечатлениями: многолюдством, обилием экипажей, шумом и грохотом, огромными зданиями, ступал, держась за край одежды настоятеля, но с неизменным восторженным любопытством вертел во все стороны кудрявой головой.

Поднявшись по узким крутым улочкам, что вели из порта вверх к центру города, путники оказались на большой площади, обрамлявшей величайший храм – Софийский собор, строительство которого было начато ещё в годы правления императора Константина и который освятил сам Иоанн Златоуст. Теперь в соборе располагался патриарший престол, и он по праву считался центром Восточной автокефальной церкви. Лишь многократно осенив себя крестным знамением и почтительно преклонив колена пред христианской святыней, преподобный отец настоятель приступил к выполнению своей миссии.

Миновав громаду Софийского собора, путники пересекли выложенную мраморными плитами площадь Императора Августа. Справа от них огромная толпа народа через золочёные ворота устремлялась на ипподром – по традиции утренние часы праздничных дней были посвящены религиозным церемониям, а дневное и послеобеденное время отводилось народным гуляньям и увеселительным мероприятиям. Старику и мальчику с трудом удалось вырваться из плотного людского потока и свернуть к огромной арке из чёрного мрамора, обрамлявшей внешние ворота Большого императорского дворца. Сурового вида дворцовые стражники в шлемах с золотыми гребнями преградили им дорогу, скрестив перед путниками копья в ожидании приказа старшего по званию. Между тем настоятелю было известно, что все преграды на их пути устранятся сами собою, стоит лишь упомянуть имя паракимомена , евнуха Василия, занимавшего при дворе высокую должность начальника китонитов , то есть охраны китона – императорских покоев. Его имя подействовало как пароль – услышав его, протосфатий , начальник дворцовой стражи, который случайно оказался рядом, послал одного из своих подчинённых сопроводить двух путников к высокому вельможе.

Миновав сначала пост промежуточной, а затем и внутренней охраны Большого дворца, старик и мальчик оказались в самом дворце, следуя в сопровождении охранника через вереницу палат, каждая последующая из которых по богатству внутреннего убранства превосходила предыдущую. Мрамор и золото, бархат и серебро, великолепные мозаичные панно, искусная резьба, филигранно выполненные мастерами ширмы из слоновой кости, армянская парча и индийский шёлк, арабский дамаст и балтийский янтарь – от всего этого дворцового великолепия у двух не привыкших к роскоши провинциалов рябило в глазах. В дверях одной из палат расшитые золотой нитью занавеси раздвинулись, а за ними, как оказалось, стоял немой стражник-негр. Небольшую комнату мерил шагами жирный человек с каким-то бабьим, лишённым растительности, смуглым и обрюзгшим лицом. Он остановился и неприязненно посмотрел на них. Оттопыренные губы и отвислые щёки на обрюзгшем лице придавали ему сходство с дряблой старухой, но пара подвижных, тёмных и злобных глаз буравила вошедших оценивающим взглядом, полным напряжённого внимания.

– Мне лестно, что моё имя служит пропуском во дворец, – сказал он со злобной усмешкой. – Но горе тому, кто воспользуется им без достаточно серьёзной причины.

Тут вельможа умолк, и на лице его вновь заиграла зловещая улыбка, при виде которой мальчик невольно вздрогнул и ещё крепче вцепился в свободно свисающий край одежд своего наставника. Но настоятель оказался не из числа тех, кого легко запугать. Его не смутил ни зловещий вид могущественного царедворца, ни скрытая угроза, что прозвучала в его словах. Он лишь молча положил руку на плечо воспитаннику, со спокойной улыбкой глядя вельможе в глаза.

– Дело моё настолько важно, твоя светлость, – промолвил старец, – что не стоит сомневаться в моём праве войти во дворец. Более того, оно так серьёзно, что я не могу рассказать о нём ни тебе, твоя светлость, ни кому бы то ни было ещё. Говорить о нём мне позволительно только с самой императрицей Феодорой, потому что только её одной оно и касается.