Август Стриндберг - Исповедь глупца

Она была похожа на птичку и болтала без умолку. В полчаса она посвятила меня во все, что она думает и чувствует. Но это очень мало интересовало меня, и, наконец, я спросил ее, чем могу быть ей полезен.

– Я должен быть охранителем молодой девушки? – воскликнул я. – Но ведь вы не знаете, что я самый легкомысленный малый!

– Ах, это вам так кажется, я прекрасно знаю вас, – возразила она. – Вы просто несчастны, и вас надо отвлечь от ваших мрачных мыслей.

– Вы думаете, что действительно знаете меня, но вам известно только мнение вашего жениха о моей особе.

Но спорить с ней было напрасно, она знала все и читала в сердцах людей. Она была одна из тех назойливых особ, которые стремятся властвовать над умами и в то же время залезают в самые сокровенные уголки сердца. Она умела красиво писать письма и засыпала ими всех выдающихся людей, давала советы, изливалась в наставлениях молодежи и любила руководить судьбами людей. Властолюбивая, она занялась спасением душ и охраной всего мира; поэтому она и почувствовала призвание спасти меня; одним словом, интриганка чистейшей воды, не особенно умная, но с чудовищной женской страстью к приключениям.

Я начал поддразнивать ее, насмехаясь над миром, людьми и Богом. Она назвала меня отсталым.

– Но, милая барышня, что вам до этого? Все мои в высшей степени современные идеи кажутся вам отсталыми! А ваши идеи, исходящие из прошлых эпох, общие места моих юных лет, давно оставленные мною, кажутся вам совершенно новыми! Откровенно говоря, то, что вы предлагаете мне за свежие фрукты, это просто консервы в белых плохо закупоренных жестянках. От них даже пахнет, знаете ли.

Вне себя от бешенства, она, не прощаясь, убежала от меня.

Покончив с ней, я отыскал своих товарищей в парке, где мы и прокутили всю ночь.

На следующее утро, еще не вполне очнувшись, я получил письмо, полное женского пустословия, упреков, излияний, сожаления, снисходительности и добрых пожеланий духовного благополучия; в заключение она опять назначала мне свидание – я должен был нанести визит старухе, матери ее жениха.

Как человек опытный, я знал, что мне придется выдержать снова целые потоки увещаний; и, чтобы отделаться как можно дешевле, я надел на себя маску полнейшего равнодушие к вопросам, касающимся Бога, мира и всего прочего.

Какое совпадение! Молодая особа в туго зашнурованном, опушенном мехом платье, в шляпе Рембрандт, приняла меня очень дружески; преисполненная нежности, как старшая сестра, избегала всех опасных тем, так что при нашем обоюдном желании понравиться друг другу души наши вели между собой восхитительный разговор.

После визита мы отправились погулять в прекрасный весенний вечер.

Будучи в мефистофельском настроении духа, а также из желания отомстить за ту скучную роль доброго товарища, которую я должен был играть, я признался ей, что почти уже помолвлен; принимая во внимание, что я в это время сильно ухаживал за одной девушкой, это было ложью только наполовину.

Тогда она взяла на себя роль бабушки, начала сокрушаться о молодой девушке, расспрашивать об ее характере, внешности, положении. Я набросал ей портрет, могущий возбудить в ней ревность. После этого разговор стал более односложен. Действительно, интерес ее ко мне упал, так как ангел-хранитель увидал перед собой соперницу в деле спасения моей души. Мы расстались, не рассеяв незаметно установившейся между нами холодности.

На следующий день разговор вращался все время около любви и моей воображаемой невесты.

После того, как мы целую неделю ходили по театрам, концертам, совершали прогулки, она незаметно стала поверенной моей жизни, наши ежедневные встречи обратились в твердую привычку, от которой я не мог освободиться.

Возможность пользоваться разговором с хорошо образованной женщиной доставляет почти чувственное наслаждение, это было соприкосновение душ, ласки умов, наслаждение чувств.

Однажды утром она была совершенно вне себя; она прочла мне отрывки из письма, полученного накануне от жениха; он бесился от ревности. Теперь она призналась мне, что поступала против указаний жениха. Справедливо предчувствуя, что дело примет дурной оборот, он рекомендовал ей быть как можно осторожнее по отношению ко мне.

– Я не понимаю такой сильной ревности, – презрительно сказала она.

– Потому что вы не понимаете любви, – ответил я.

– Ах, эта любовь!

– Эта любовь, сударыня, есть дошедшее до высшей точки чувство собственности, а ревность – это боязнь потерять ее.

– Собственность! Вот еще – собственность!

– Обоюдная собственность, видите ли. Каждый взаимно владеет другим.

Она не хотела понимать такого рода любви; любовь – это чувство бескорыстное, возвышенное, целомудренное, неописуемое!

Короче говоря, она не любила своего жениха, который, как я понял из ее слов, был безумно влюблен в нее.

Она рассердилась и откровенно призналась, что никогда не любила его.

– И вы все-таки выходите за него замуж?

– Потому что он погибнет без меня.

Опять спасение души!

Она была так раздражена, что начала уверять, что она с ним даже не помолвлена.

Так, значит, мы оба солгали. Это дает мне надежду!

Мне не оставалось ничего другого, как быть тоже откровенным и объявить, что моя помолвка была выдумкой; теперь зависело от нас воспользоваться нашей свободой.

Ревность ее пропала, и старая игра началась сначала. Я послал ей письменное объяснение в любви, которое она переслала своему жениху. Он не замедлил в следующем же письме осыпать меня грубой бранью.

Тогда я обратился к красавице с просьбой объясниться и выбрать одного из нас. Но она остерегалась это сделать; она была готова выбрать нас обоих, трех, четырех, видеть как можно больше у своих ног и просила только позволения втайне боготворить.

Она была настоящей кокеткой, помешанной на мужчинах, целомудренной полиандристкой!

Но я был совершенно ослеплен, у меня не было ничего лучшего, уличная любовь опротивела мне, а моя одинокая каморка нагоняла на меня тоску.

Незадолго до ее отъезда я пригласил ее посетить библиотеку, я хотел ослепить ее, показать себя в обстановке, которая должна была поразить крошечные мозги высокомерной птички. Я водил ее из галереи в галерею и выставлял на вид все свои библиографические познания; я заставлял ее восхищаться миниатюрами, рисунком букв средних веков, автографами великих людей; я цитировал великие исторические события, запечатленные в манускриптах и старопечатных книгах, и она чувствовала себя подавленной в своем ничтожестве.

– Да ведь вы ученый! – воскликнула она.

– Разумеется, сударыня.

– Бедный певец, – пробормотала она.

Я думал, что таким путем я выбью певца из позиции. Не тут-то было! Актер грозил мне в письмах револьвером, обвинял меня, что я отнял у него невесту, доверенную моим попечениям. Я же старался дать ему понять, что я ничего не украл у него, потому что он не владел ничем, что он мог бы отдать на хранение. На этом переписка кончилась, и воцарилось угрожающее молчание.