Юзеф Игнаций Крашевский - Белый князь

Беспорядок становился всё больше; великорядцы за глазами короля справиться с ним не могли. Уже при Казимире, который редко заглядывал в Великопольшу, Боркович начал возмущать умы, провоцируя своих земляков против малополян, Кракова и королевской власти.

Именно там, где по причине близкого соседства крестоносцев, Бранденбургов с их саксонцами и силезцами нужен был наивысший порядок и бдительность, их было меньше всего. Ни один великорядца справиться с великополянами не мог. Обольщали их часто соседи, а возмутителям это было на руку; когда мутилось, ловили рыбу в мутной воде.

Пану Дерславу, хотя бы хотел спокойно сидеть у костра, время не позволяло, а он сам к этому охоты не имел.

Ещё перед прибытием в Краков на коронацию он убедился в Познани, что почти все были против будущего короля Людвика.

Великопольша гораздо сильней, чем краковяне и остальная Польша, поддерживала кровь Пястов.

Кричали, что покойный король не имел права распоряжаться землёй, которой правил пожизненно.

Потом начали требовать, чтобы по крайней мере короновался в Гнезне, чтобы сам жил в Польше; наконец во время коронации и погребения гордость и пренебрежение венгров дополнили меру. Начали говорить о другом Пясте и другого себе короля искать.

Не Дерслав это выдумал, но кость от кости великополян, он разделял их чувства, а когда раз на эту дорогу вошли, зашагал и он с ними. Весы склонились на сторону того Владислава Белого, о котором Мошчиц так долго рассказывал историю. Он не очень был по вкусу Дерславу, но иного под рукой не имели, поэтому на всякий случай нужно было лучше эту вещь рассудить и ближе узнать.

Когда они остались наедине с Ласотой, Дерслав, поправив огонь в камине, развязал пояс, налил вина себе и ему и, грея ноги, начал тихую беседу:

– Ты бывал на дворе, – сказал он Ласоте, – что ты думаешь, как нам с этим Людвиком будет? Ты присмотрелся к нему? Что там около него слышно?

Ласоте было нелегко так сразу говорить, нужно было, чтобы его подожгли. Он пожал плечами, пробурчал что-то невыразительное.

Дерслав внимательно на него смотрел; он знал людей, догадался, что от Мрука не добьётся ни слова; разве что, должен будет понемногу тянуть его за язык и допрашивать.

– Что на дворе говорят? Сначала о королевском завещании? Удержат его или нет?

Ласота покачал головой, но ещё не отозвался.

– Как там на ксендза Сухвилка смотрят? – добавил Дерслав.

Ласота сделал двусмысленную мину и простонал:

– Его должны щадить, потому что имеет значение, но не любят его…

Дерслав потёр руки, видно, это его радовало.

– Пусть разорвут завещание, – сказал он, – тем лучше, король увеличит число врагов.

Он задумался на мгновение и вздохнул, и, обращаясь к Ласоте, добавил:

– Только что тут у нас по-старому, на языке много… Люди накричатся, наругаются, навозмущаются, баламутам король подарками рот закроет, не захотят себя шишкам подвергать, и – будут его слушать.

Ласота покраснел и только теперь его прорвало, даже старший удивился.

– Ну, пожалуй, нет, – сказал он, – пожалуй, нет! С этим королём мы не выдержим. Когда ксендз-епископ Флориан с ксендзем Яном поехали за ним в Буду, хоть ему корону везли, которую старая Елизавета так для него жаждала, сначала даже на путешествие в Краков его склонить было трудно. Торговался, отказывался, тянул… Только мать его подгоняла… и чтобы не мог отказатся, сама поехала впереди… Принимали его в Сонче и Кракове, знаете как… как спасителя, как отца, а он – носом на всё крутил. Теперь как можно скорее хотели бы забрать сокровищницу, захватить деньги – и Людвик думает только, как бы скорей вернуться в Буду.

– А кто же здесь будет править? – спросил Дерслав.

– Всё-таки старая пани, – ответил Ласота презрительно, – и её молодые любовники… Завиша, Добков сын, и много других в великих милостях… Лишь бы кланялись бабе, говорили сладости и забавляли ее, всё позволит.

Опольчика, может, на Руси посадят, в Великопольшу также, наверно, пошлют кого-нибудь более им приятного.

Ласота махнул рукой.

– Узнаем теперь, как под чужим быть… – пробормотал он и сел.

Дерслав ничего не отвечал.

– А ты что думаешь делать? – спросил он. – Останешься при дворе, или нет?

– Нет, – решительно и с некоторым возмущением ответил Ласота, – я подхалимом быть не умею, а тут теперь такие нужны, что и кланяться, и лгать умеют.

– Что же предпримешь?

– Ха! – воскликнул Ласота. – Сам точно не знаю. Наследство щуплое, возвращаться в деревню мне тоскливо, к людям привык… Буду искать рыцарской службы и ждать лучшего времени.

Дерслав покивал головой.

– Слушай, – сказал он, – нам в Великопольше будут нужны такие люди, как ты… Возможно, какое-то время будет спокойно, потом замутится и закружится… Возвращайся со мной, сядь в Познани, запишись там к воеводе, какой там будет… Ты пригодишься нам… Правда, что мы не очень красноречивы, но нам, по-видимому, больше руки, чем язык, будут нужны.

Ласота задумался.

– На дворе покойного было вас, великополян, достаточно… было бы неплохо, если бы ты их с собой вытянул. Краковяне хотят править сами, мы этого не вынесем, придёться с ними раздружить, нужно выбрать оттуда своих, пусть не пропадают.

И, подумав немного, Дерслав доложил:

– Из всего вижу, что наши братья рассчитывают на Белого, и хотя бы попробуют его к себе привлечь. Мы не можем отделяться от своих. Пусть будет и Белый, чтобы великополяне показали, что тоже чего-то стоят. Если будет заварушка – нас потом будут больше уважать.

– А на нашего Пжеслава из Голухова как там смотрят? – спросил старик.

Ласота был снова в молчаливом расположении и не быстро собрался отвечать.

– Косо на него смотрят, – сказал он наконец, – ничего не знаю, но мне кажется, что он недолго на великорядцах посидит.

Дерслав рассмеялся.

– Тем лучше, – сказал он, – потому что и его нам дадут, а он нужен, и краковяка нам пришлют, тогда уже меру дольют! Что-то должно быть, пусть будет к хорошему!

Уставший Дерслав встал и зевнул, потягиваясь.

– Поздно, чёрт подери, – сказал он, – я бы уже спал, да и ты, наверно, после сегодняшней службы уйти бы рад. В замок тебе не пора идти, а там, может, венгры на твоей постели потягиваются; прикажу тебе сюда соломы принести и одеяльце прислать.

Сталось, как хотел хозяин, и, выпив ещё по кубку на сон, оба легли.

Назавтра, прежде чем Дерслав пробудился, и храпел ещё вовсю, Ласота вскочил со своей кровати, на цыпочках вышел и пошёл в замок. Старик, точно напророчил, потому что, когда он спешил в свою комнату, слуги в прихожей, которые спали у двери, укутавшись в старую епанчу проснувшись, объявили ему, что венгры, выпив, утром выломали у него двер и, силой вломившись в комнату, спали.