Томас Майн Рид - Гаспар-гаучо. Затерявшаяся гора

Но что, если это не они, а какое-нибудь другое индейское племя – ангвиты или гуайкуру, враждующие с тобасами, стало быть, и с их союзниками? Снова вспомнил Гальбергер о внезапном исчезновении тобасов со старого становища – и тут же сообразил, что находится в добрых двадцати милях от дома, что с ним его дочь, а с ребенком гораздо труднее ускользнуть от врагов, чем одному. При этой мысли в его душу прокрался страх. Нет, страх не прокрался в душу, а сразу вспыхнул ярким пламенем. Кто знает, что за люди едут сюда? Нужно предпринять все возможное, чтоб избежать встречи. Не поскакать ли во весь опор домой? Или, спрятавшись в зарослях, выждать, пока индейцы не проедут мимо? Ведь если это действительна тобасы, можно будет выйти из под прикрытия и присоединиться к ним, а если чужие, то, пропустив их, незаметно пробраться домой.

Сперва Гальбергер склонялся к первому решению. Но, оглянувшись, он убедился, что безлесный берег, спускающийся к реке пологим склоном, весь, как на ладони, виден с противоположной стороны реки. Чтобы добраться до вершины холма и скрыться в лесу, требовалось время. Правда, подъем займет не больше двух-трех минут, но голоса все приближались: всадники сейчас выедут на опушку. Завидев беглецов, они, конечно, бросятся в погоню, и если это не тобасы, дело кончится схваткой. Будь Гальбергер один, он рискнул бы пуститься вскачь на своем горячем коне и, по всей вероятности, добрался бы домой целым и невредимым. Но ведь с ним Франческа, а ее крохотный пони не выдержит скачки по пампасам, не обгонит краснокожих кентавров. Волей-неволей пришлось отказаться от бегства…

Гальбергер вторично окинул взглядом берег и решил спрятаться. Еще раньше заметил он невдалеке густые заросли сумаха [27], увитые лианами и совершенно не проницаемые для взгляда. Трудно себе представить лучшее прикрытие…

И вот охотник-натуралист направил коня к зарослям и вместе с Франческой въехал под темный лабиринт ветвей и листьев. К счастью, отец с доверью сразу напали на тропинку, протоптанную тапирами, и исчезли в чаще. Быть может, им следовало, не задерживаясь, ехать дальше; но, пожалуй, и это не спасло бы их. Сомнения овладели охотником: что, если он скрывается от воображаемой беды, прячется не от врагов, а от друзей? И Гальбергер остановил коня на узкой прогалине, откуда можно было наблюдать переправу.

Отец велел девочке подъехать к нему вплотную и крепко сжать поводья, чтобы пони не шелохнулся. Но Франческа не нуждалась в указаниях. То была не городская девочка, привыкшая к безопасности и спокойной культурной жизни. Франческа выросла на лоне природы, среди полудиких племен и на своем коротком веку испытала немало опасностей. И теперь, сознавая серьезность положения не хуже отца, она вела себя осторожно и осмотрительно. Крепко сжимая поводья, она легонько трепала пони по холке, чтобы он не пугался и стоял смирно.

Прошло несколько минут – и отец с дочерью увидели то, чего ожидали. Из лесу выехал отрад индейцев. Всадники были еще далеко – по крайней мере в четверти мили, – но Гальбергер и его дочь разглядели, что это были индейцы. Франческа, более зоркая, чем отец, с первого взгляда определила, что это тобасы. Ей сразу бросился в глаза узорный плащ вождя, и она догадалась, на чьи плечи он накинут.

– Отец, – прошептала она, – это тобасы! Взгляни – во главе отряда скачет Агвара…

– Ну, тогда бояться нечего, – со вздохом облегчения ответил отец. – Мы можем выехать отсюда, Франческа. Должно быть, племя возвращается на старое пепелище. Не понимаю, где они так долго пропадали? Но сейчас все выяснится. Мы проводим их до лагеря, и, может, Нарагвана захочет сегодня же навестить нас. Во всяком случае… Это что такое? Клянусь, рядом с Агварой – какой-то белый. Кто б это мог быть?

Гальбергер и Франческа еще не тронулись с места. И вот они вновь застыли в седлах и впились взглядом в лицо белого человека.

– Отец! – воскликнула Франческа, – ведь это тот страшный человек, который бывал у нас в Асунсионе… Еще мама так не любила его… Это сеньор Руфино.

– Тс-с! – остановил ее отец. – Молчи, держи поводья крепче, не шевелись.

Мудрено ли, что натуралист сразу насторожился? Ведь он услыхал имя злейшего своего врага. Имя человека, который постоянно вредил ему, притеснял его, чем только мог, а под конец оскорбил и его жену, явившись к ней посланцем диктатора.

И вот теперь этот негодяй скакал во главе отряда тобасов, тех самых тобасов, которых Гальбергер всегда считал лучшими своими друзьями! Руфино Вальдец едет бок о бок с сыном старого вождя! Что может это означать?..

Сначала Гальбергер подумал, что Вальдец захвачен в плен тобасами. Но нет: белый всадник не связан, его не караулят… Напротив, он совершенно свободен и непринужденно беседует с юным вождем. Разговор, очевидно, секретный – иначе зачем бы им отделяться от отряда?

И снова Гальбергер теряется в предположениях, но не находит разгадки. Быть может, между Нарагваной и парагвайским диктатором снова заключен мир и восстановлен союз? Или Вальдец явился к тобасам для мирных переговоров? Это самое правдоподобное. Но в таком случае почему же Нарагвана покинул без всякого предупреждения старое становище? Скрыться так внезапно, не сказав ни слова! Право, это похоже на разрыв дружбы, на отказ в защите. Если тобасы заключат союз с парагвайцами, вряд ли они станут оговаривать неприкосновенность Гальбергера. Увы, выдача натуралиста будет одним из основных пунктов мирного договора! Но неужели Нарагвана способен на предательство? Нет, этого Гальбергер не допускал, и потому-то он изумился, увидав Вальдеца рядом с Агварой.

Во всяком случае, положение было угрожающим. Присутствие Вальдеца не предвещало ничего доброго. От этого человека можно было ждать любой мести, вплоть до убийства. Машинально сдерживая горячего коня, Гальбергер обсуждал свое положение, взвешивал все возможности… Мысли с невероятной быстротой проносились в его мозгу; внезапно он понял, что смерть близка. То было не предчувствие, а нечто худшее – полная уверенность в неизбежной и скорой гибели. Гальбергер вспомнил глубокую ненависть Вальдеца, вспомнил и о том, что человек этот – прославленный «растерю» (проводник, следопыт). Разве можно обмануть его, спрятавшись в кустах? Разве лошадь Гальбергера и пони его дочери не оставили следов на топком, прибрежном иле? Уж, конечно, ни Вальдец, ни индейцы не могут не заметить свежих отпечатков копыт. Нет, враги сразу увидят их и выследят беглецов в их убежище! Зачем, зачем они остановились на прогалине, а не ускакали по протоптанной тапирами тропинке! Время потеряно. Поправить роковую ошибку нельзя…

Охваченный смертельным ужасом, Людвиг Гальбергер склонился к самой луке седла и, прячась за листвой, неотступно следил за приближающимся отрядом. Чем ближе подъезжал к реке отряд, тем яснее становилось, что жизни охотника и ребенка грозит страшная опасность.