Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских. Часть пятая

"Милый, добрый, настоящій родной братъ нашъ!" вскричала Елисавета, которая, узнавъ о пріѣздѣ Пронскаго, тому часъ вышла въ гостиную. – "Помогите, помогите ему! Мнѣ кажется, единственное средство къ спасенію сестры Катиньки есть возвращеніе ея мужа."

Пронскій долго просидѣлъ съ обѣими сестрами, которыя по очереди выходили провѣдывать Катерину, онъ разспрашивалъ, и входилъ во всѣ подробности, не только о болѣзни ея, но и о дѣлахъ несчастнаго семейства, и со всевозможною деликатностію спросилъ y Софьи: не нужно-ли денежное пособіе? Софья поблагодарила его, умѣла отдать должную справедливость его заботливости и вниманію, но сказала, что въ деньгахъ недостатка не имѣетъ. Пронскій простился съ вечера, и на другой день рано утромъ, отправился въ городъ, гдѣ Аглаевъ содержался въ тюрьмѣ.

Пронскій вскорѣ увѣрился, что не было уже никакой возможности помочь Аглаеву. Слѣдствіе производилось весьма недолго: преступленіе было явно; никакихъ продолжительныхъ справокъ дѣлать было не нужно; смертоубійцы находились на лицо, и тотчасъ на мѣстѣ убійства схвачены. Змѣйкинъ не имѣлъ никакой возможности запираться: онъ самъ во время драки былъ избитъ и израненъ; ему хотѣлось взять все на себя, и избавить Аглаева; но свидѣтели изобличили его, да и самъ Аглаевъ во всемъ признался, и обѣлилъ себя рѣшительно: Пронскій не имѣлъ никакой надежды спасти его, и съ стѣсненнымъ сердцемъ отправился къ нему въ тюрьму.

Онъ нашелъ Змѣйкина съ подвязаннымъ еще отъ побоевъ лицомь, сидящаго подлѣ стола, съ трубкою. Передъ нимъ стояли стаканъ и бутылка вина; въ глазахъ его замѣтно было какое-то отвратительное равнодушіе. Напротивъ того, Аглаева нашелъ онъ лежащимъ въ койкѣ, въ мрачной и глубокой задумчивости. Поблекшіе глаза, блѣдность лица, худоба – все показывало, что онъ былъ снѣдаемъ внутреннимъ раскаяніемъ и горестію.

"Великодушный, добрый, почтенный человѣкъ! вы не погнушались провѣдать злодѣя и смертоубійцу!" – сказалъ Аглаевъ, вскочивъ съ своей койки. И, заливаясь горькими слезами, схватилъ онъ руки Пронскаго, прижимая ихъ къ своему сердцу. "Я извергъ, отвергнутый природою! нѣтъ того ужаснаго наказанія, котораго не былъ-бы я достоинъ – нѣтъ выраженій для изъясненія злодѣйства моего! Я вовлекъ въ погибель столько невинныхъ, я…." Но онъ не могъ продолжать далѣе; сильныя рыданія захватывали дыханіе его. Слезы градомъ текли изъ глазъ Пронскаго; онъ держалъ Аглаева за руку, и не въ силахъ былъ ничего говорить. – "Скажите," продолжалъ Аглаевъ, отдыхая нѣсколько отъ рыданій, "что моя жена? Ея уже нѣтъ болѣе на свѣтѣ? Она вѣрно не перенесла моего злодѣйства?" – нѣтъ, она еще жива; но не скрою отъ васъ, что она въ ужасномъ положеніи. – "Кто желаетъ ей добра, тотъ долженъ молить Бога, чтобы Онъ скорѣе прекратилъ ея страданія смертію. Какое существованіе можетъ предстоять ей! Жена смертоубійцы, мать дѣтей отца-преступника – это неизгладимое пятно для моего семейства, это вѣчное мученіе, котораго ничѣмъ облегчить не возможно! И я, извергъ, я, злодѣй, повергнулъ ихъ въ такое бѣдственное положеніе!"… Рыданія Аглаева снова возобновились, до такой степени, что съ нимъ сдѣлались судороги. Пронскій испугался, и просилъ караульнаго офицера послать поскорѣе за лекаремъ; но Аглаевъ по немногу успокоился; его положили на койку, и Пронскій сѣлъ подлѣ него.

Въ уныніи и въ совершенномъ изнеможеніи, Аглаевъ смотрѣлъ на Пронскаго, молчалъ, и, какъ видно было собирался съ духомъ продолжать разговоръ. "Я догадываюсь," сказалъ онъ, прерывающимся слабымъ голосомъ – горесть и душевное волненіе истощили его силы – "что если точно еще жена моя жива, то она должна лишиться разсудка, при ея чрезвычайной чувствительности и разстроенномъ здоровьи. Ей невозможно перенести такого удара. Я предвидѣлъ, что она должна, или внезапно умереть, или сойдти съ ума. Послѣднее еще ужаснѣе для меня, нежели самая смерть ея. Признаюсь, я познакомился было съ мыслію, что страданія ея прекратились, и что она уже не существуетъ. Мнѣ представлялась она передъ престоломъ Божіимъ, испрашивающею милосердія кающемуся грѣшнику. Наказаніе мое началось уже въ здѣшнемъ мірѣ. Весь адъ въ моей душѣ, и мученія мои неизъяснимы; но, за всѣмъ тѣмъ, я боюсь умереть…. Что ожидастъ меня въ будущей жизни? Мысли о вѣчномъ мученіи на томъ свѣтѣ удерживаетъ меня отъ самоубійства! Лишить себя жизни всегда можно. Не смотря ни на какой надзоръ, есть множество средствъ къ тому. Но меня останавливаетъ мысль, что, можетъ быть, Богъ, за здѣшнія мои страданія, умилостивится и простить мое преступленіе!" Такъ говорилъ Аглаевъ, и тихія слезы раскаянія текли по блѣдному лицу его.

"Не унывайте, любезный Петръ Ѳедоровичъ" – отвѣчалъ Пронскій. – "Надѣйтесь на милосердіе Божіе, переносите съ терпѣніемъ и безъ ропота несчастіе ваше, и будьте спокойны въ разсужденіи вашего семейства."– Такъ! На васъ, великодушнѣйшій человѣкъ, и на вашу Софью Васильевну – этого Ангела во плоти, возлагаю всю мою надежду – сказалъ Аглаевъ, схватилъ руку Пронскаго и противъ воли его сталъ цѣловать ее. – Вамъ поручаю ихъ! Заступите имъ мѣсто отца! Эта надежда услаждаетъ мою горесть. Самъ Богъ заплатитъ вамъ за благодѣянія къ моимъ, совершенно несчастнымъ сиротамъ. Ежели-бы я просто умеръ, не совершивъ столько злодѣйствъ, то это обыкновенная участь всѣхъ людей; но судьба сиротъ, дѣтей преступника, ужасна! Всякій гнушается ими. "Вотъ это дѣти смертоубійцы Аглаева! будутъ говорить многіе. "Смотрите, какія y нихъ звѣрскія лица! Они вѣрно пойдутъ по отцѣ!.. Внушите въ нихъ твердость духа и покорность Провидѣнію; убѣдите ихъ, чтобы они простили меня – продолжалъ Аглаевъ – и рыданія его опять начались жестоко. – Умоляйте ихъ, почтенный, добродѣтельнѣйшій Николай Дмитріевичъ, чтобы они не проклинали памяти моей! Я слишкомъ много, слишкомъ жестоко наказанъ! Мысль о будущей судьбѣ несчастныхъ дѣтей моихъ есть настоящее адское мученіе. Сердце мое раздирается на части, помышляя о нихъ! О, Боже мой, Боже мой! недостоинъ я твоихъ милостей; но несчастная жена моя, но невинныя мои дѣти…. Я покрылъ вѣчнымъ посрамленіемъ всю жизнь ихъ…" Онъ задыхался отъ рыданій, и не могъ болѣе говорить ничего.

"Самъ-же ты во всемъ виноватъ" – сказалъ равнодушно Змѣйкинъ, допивая стаканъ вина;-"я хотѣлъ взять все на себя. Свидѣтели не могли представить ясныхъ доказательствъ къ изобличенію твоему, и ты могъ-бы оправдаться. Со временемъ, все было-бы забыто: посидѣлъ-бы ты, можетъ быть, нѣсколько времени въ смирительномъ домѣ за пьянство и буянство. Такъ вотъ нѣтъ! Какъ дуракъ, все выболталъ, во всемъ признался – теперь самъ на себя пѣняй!"