Иероним Ясинский - Начистоту

Моросил дождь. Сергеев поднял воротник пальто и, широко шагая через улицу и расплёскивая грязь, шёл по направлению к трём тополям, за которыми приветливо светились окна. Добравшись до тротуара, где под навесом блестел деревянный помост, Сергеев вздохнул, отёр платком лицо и позвонил. Не отворяли. Он позвонил ещё. Тот же результат. Тогда он подошёл к окну и стал глядеть в него, барабаня по стёклам.

Комната была большая и нарядная. На столе горела бронзовая лампа под матовым словно ледяным шаром. Мягкие креслица стояли полукругом на пёстром ковре. На белой стене, вверху, ярко сияла золотая полоска карниза, отражаясь в зеркале.

«Хорошо живётся каналье! – завистливо подумал Сергеев, продолжая барабанить. – Ишь, дрыхнет, верно!»

– Да ну же, – крикнул он, теряя терпенье, – что это за мода! Назовёт гостей, да и держит их под дождём! Степан Фёдорович, а Степан Фёдорович!

Лампа мигнула: где-то в доме открыли или закрыли дверь. В комнату быстро вошёл, натягивая на себя сюртук, высокий брюнет, увидал в окне Сергеева и исчез в передней. Щёлкнул замок.

– Ты, Сергеев?.. Давай руку… Что это ты?.. А я спал… Который теперь час?

– А что – не вовремя? – спросил Сергеев, входя в переднюю и снимая пальто. – Рано? Извини, часов нет! Извини… Действительно, может быть… рано.

И гость, и хозяин сконфуженно смотрели друг на друга. Особенно смущён был хозяин; чёрные глаза его бегали, он суетился.

– Отлично, что пришёл, – говорил он радостным голосом. – Что ты!.. Рано!.. Ты всегда… Я тебе всегда… Мы, вот, чай… будем пить… Вот я сейчас распоряжусь… Дождь?.. Ты очень измок, Илюша? Ты, брат, не скрывай… не скрывай… Этого нельзя скрывать!.. Можно, брат, такую горячку схватить… Ой-ой-ой!.. Эко… ботфорты какие у тебя… дорого дал?.. Хорошие ботфорты… Верно, ворванью смазываешь… Ну, садись, ради Бога!

Он схватил его широкую руку и стал жать.

– Садись, садись!

– Я ковёр… потово… попачкаю… – проговорил Сергеев.

– Пачкай – ничего! – сказал, любезно осклабившись, Степан Фёдорович и подумал: «Чтоб тебя чёрт взял!» – Ничего – пачкай. А я вот чаю сейчас… Ты пока газету почитай… А я мигом… Я, брат…

Он скользнул в дверь, и Сергеев остался один.

Это был коренастый малый, с крепкою как деревянный ящик грудью и резкими чертами большого лица. Две морщинки меж светлых бровей и стеклянистый блеск мелких глаз не придавали ему симпатичного вида, хотя красные губы его улыбались добродушно. Он был в затасканной жакетке и свежей рубахе. Тугой воротничок упирался в щёки и мешал читать газету. Но Сергеев не отгибал его, боясь измять. В глубине комнат слышался некоторое время подавленный смех, а через минуту раздался звонок, и Степан Фёдорович выбежал из боковой двери.

– Сейчас дадут чаю! – крикнул он гостю на ходу.

Смех послышался в передней. Сергееву показалось, что это был всё тот же смех, тоненький, рассыпчатый, так хорошо ему знакомый…

– Ах, как сыро! Ужасно!.. Чуть не упала… Извозчика ни одного!.. Ждала, что кто-нибудь зайдёт… И пришлось одной…

Вошла, покачиваясь на высоких каблуках, молодая девушка. У неё было румяное лицо, белый лоб, тонкие брови дугой, влажные, тёмные глаза и вздёрнутый носик. Круглую талию её схватывал лакированный пояс, и шерстяная материя плотно лежала на выпуклой, неровно дышащей груди. Девушка улыбалась, скашивая уголок рта, и держалась развязно.

– Сергеев!

Она протянула ему руку и опять засмеялась.

Сергеев нахмурился и бросил подозрительный взгляд на приятеля, который стал благодарить девушку за посещение.

– А я всё ждала вас! – сказала Марья Ивановна, поворачивая к Сергееву улыбающееся лицо и сверкая зубами. – А вы не пришли! Отчего?

– Ему дождь мешал, – торопливо пояснил Степан Фёдорович. – Он, бедняга, измок… Этим шутить, Илюша, нельзя… повторяю!.. Сейчас мой Пахом чаю даст… Тебе пуншик надо выпить, крепкий пуншик!.. Да и спиртом вытереться бы…

– Что ты! Только одно пальто… мокрое! – пробасил Сергеев и, обращаясь к Марье Ивановне, плечи которой тряслись от смеха, сказал. – Заходил… да не застал…

– Ещё бы – вечером! Мы вас к обеду ждали… А потом мне нужно было… уйти… вы не могли застать…

– Удивительно, право! – начал Сергеев.

– Что такое?

– Да так! Слышал ваш смех… вон там… перед вашим приходом!

Лицо Марьи Ивановны вспыхнуло, и даже лоб её покраснел.

– Неправда! – воскликнула Марья Ивановна, хватаясь за газету. – Вам представилось… Вот, Сергеев, какой вы чудак!.. Молчите, пожалуйста, что за глупые шутки! Степан Фёдорович, кто у вас будет?..

– Многие будут…

– Сергеев, подвиньте мне подушку, – она по-институтски прижала к локтям ладони. – Вот так! Какая любезность!.. Благодарю вас… Многие? Кто же?.. Впрочем, вы ещё третьего дня говорили… Как мне сегодня весело!.. Знаете, Сергеев, бывают в жизни такие минуты, когда особенно весело, когда хочется смеяться, смеяться без конца… ха, ха, ха!

– Вообще вы… любите смеяться…

– Ну, нет… Не всегда!.. Вот вчера плакала… Бедный Шумейко!.. Ужасно!.. В цвете лет… умница…

– Что умница! Главное – человек! – мрачно изрёк Сергеев и, забывшись, отогнул уголок воротничка.

– Мм… – с грустной улыбкой произнёс Степан Фёдорович, – не будем, Илюша… и к чему? Словами не поможем… К чему раздражать себя?.. Вопрос сложный…

– Простой!

– Сложный! Согласить личное благо с общим! Если сразу – выйдет сумбур… Шумейко хотел согласить – и погиб… Личное счастье… Но лучше замолчим.

Сергеев сердито стал ходить.

– Есть вид личного счастья, – сказала Марья Ивановна, краснея, – которое не может быть согласимо с общим…

Большие глаза Степана Фёдоровича засмеялись, он одобрительно посмотрел на девушку и кивнул ей стриженой головой.

– Есть… конечно, – подтвердил он. – А насчёт того, – обратился он к Сергееву, – так ты не особенно казни меня… Ты знаешь очень хорошо, что вообще я… всякому благородному порыву… хм… как бы тебе это сказать?.. Одним словом, ведь, я считаю тебя другом… и следовательно…

Тут мальчик подал мельхиоровый поднос с чаем, сухарями и графинчиком рома.

– Наконец-то! – радостно крикнул Степан Фёдорович, внезапно обрывая разговор. – Илюша! Чайку… Пуншик… Лей побольше!.. Ты промок… Марья Ивановна!

Мало-помалу собрались гости. Степан Фёдорович каждого встречал в передней и вводил в гостиную, ласково придерживая за талию. Комната оживилась, табачный дым поднимался к потолку. В одном углу играли в карты, в другом беседовали о событиях дня. За Марьей Ивановной ухаживал толстый белоглазый человек, с розовым лицом и рыженькой окладистой бородкой, одетый пёстро и двигавшийся с грацией полной дамы, товарищ прокурора Кромский. Он шутя упрашивал Марью Ивановну выйти за него замуж, а ей это казалось смешным, и она хохотала. Сергеев с ненавистью смотрел на жирную фигуру Кромского, свободно развалившегося на диване. На Кромского мельком взглядывал и суетившийся Степан Фёдорович, и тоже не особенно дружелюбно. Впрочем, он улыбался ему всякий раз, как их глаза встречались.