Жан-Жак Руссо - Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми

Таким образом кажется мне весьма то подлинно, что не только правления не начались властью самопроизвольною, которая есть ни что иное, как только повреждение оных, крайнейший предел, и которая их приводит наконец к единому закону сильнейшего, против коего оные были с начала защитою, но еще когда бы и таковым образом они начались, то сия власть будучи по своей естественности не законная, не могла служить основанием правам общества, и, следовательно, и не равенству установленному.

Не входя ныне в изыскания, какие нам еще осталось учинить о естественности договора основательного во всяком правительстве; я ограничиваю себя, следуя общему мнению, тем, что приемлю здесь установление общества политического, как подлинный договор между народом и начальниками им избранными; договор, по которому обе стороны обязываются к сохранению законов по общему условию учрежденных, и составляющих узы их соединения. Как народ, в рассуждении обстоятельств, общества, соединил все свои изволения в единое, то все статьи, о которых сие изволение изъяснится, становятся законами основательными, обязывающими всех членов государства без изъятия, из которых законов один учреждает выбор и власть судей, коим поручено иметь наблюдательство и исполнения прочих законов. Сия власть простирается до всего, что может поддерживать установление общества, не доходя только до применения его. А к тому приобщены почести, приводящие в почтение как закон, так и служителей закона, которым особенно присвояются еще преимущества, награждающие их за те тяжкие труды, каковых доброе установление стоит. Начальники со своей стороны обязываются не иначе употреблять власть ему вверенную, как по намерению поручающих содержать каждого в спокойном обладании ему принадлежащего, и предпочитать во всяком случае пользу общества собственной своей корысти.

Доколе еще опыт не показал, или познание человеческого сердца не дало предвидеть неизбежные злоупотребления такого установления, то долженствовало оно казаться тем лучшим, что те сами, коим препоручалось наблюдение о сохранении оного, более всех имели в том корысти; ибо как правительство и права его, будучи устроены единственно на основательных законах, то сколь скоро бы оное рушилось, толь скоро и правители престали б быть законными. Народ не был бы уже обязан им повиноваться, а когда уже не правители, но закон стал бы составлять существо государственное, то каждый бы по праву возвратился в свою природную вольность.

Когда хотя мало кто с прилежностью рассудит, то сие утвердится еще новыми доказательствами, и по самой естественности договора усмотреть можно, что он не мои быть беспременен, ибо, если бы не было власти высочайшей, которая бы могла быть порукою за верность договаривающихся, и принудить их к исполнению взаимного их обязательства, то договаривающиеся стороны остались бы одни сами судьями в своем собственном деле, и каждая из них имела бы всегда право отказаться от договора, как скоро лишь усмотрела бы, что другая нарушает условия, или как только бы оные условия престали быть ей сходственными. На сем то основании, кажется мне, состоит право сложения власти, ибо, рассуждая так, как мы рассуждаем об установлении человеческом, если правитель, который имеет всю власть в руках своих, и который присвояет себе все выгоды договора, имел однако же право отречься от власти ему врученной, то тем паче народ, который платит за все погрешности начальников, долженствовал бы иметь право отрекаться от зависимости. Но преужасные распри, беспорядки неисчислимые, кои неминуемо привлекла сия бедственная власть, показывают паче нежели все другое, сколько правления человеческие имели нужду во основании гораздо непоколебимейшем, нежели как один только разум, и сколько нужно было то для спокойствия общего, дабы Божеское последовало благоволение, чтоб даровать самодержавной власти мудрость священную и нерушимую, которая бы подданных лишила пагубного оного права, чтоб паковой властью располагать по своей воле. Если бы вера ничего кроме сего блага людям не причинила, то было бы уже и сего довольно, чтоб поставить за долг любить и исповедовать оную и при самых ее злоупотреблениях, понеже она избавляет более от пролития крови, нежели сколько суеверие оной проливает, но мы будем следовать предводительству нашего положения.

Разные образы правительств начало свое производят из большей или меньшей разности бывшими между участных людей, во время установления оных. Ежели человеке был превосходен в могуществе, в добродетели, в богатстве, или в поверенности, то он был избран судиею, и сообщество сделалось Монаршеское, ежели несколько почти равных между собою превосходили всех прочих, то они были избраны все купно и стала Аристократия или правление знатнейших особ тех, которых достаток или таланты были не столь равномерны, и которые меньше отдалились от состояния естественного, оставили себе обще высочайшее управление, и составили демократию или народное правление. Время доказало которое из сих образов правление самое выгодное человекам. Одни остались единственно подвержены законам, другие вскоре стали повиноваться господам. Граждане восхотели сохранять вольность свою, а подданные не помышляли другого, как только чтоб лишить оной своих соседей, не хотя сносить того, чтобы другие наслаждались таким благом, которым они сами не пользовались. Одним словом, с одной стороны стало богатство и победы, с другой благополучие и добродетель.

В сих разных правлениях все начальства были сперва избирательные; и если богатство не превозмогало, то было предпочтение отдаваемо достоинству, которое дает естественною поверхность, и летам, кои приносят испытание во всех делах, и хладную кровь в советованиях. Старейшины Еврейские, Геронты в Спарте, Сенат в Риме, и самая Этимология Французского слова Seigneur, показывает сколько прежде сего была старость почитаема. Чем более избрания упадали на людей старости достигнувших, тем более были оные учащены, и тем более замешательство от них становилось видимо; ввелись происки, зачались разные стороны, которые между собою злобствовали, войны междоусобные возгорелись наконец кровь сограждан была жертвуема мнимому благополучию общества, и уже весьма близко доходили до того, чтобы впасть опять в безначальственное состояние прежде бывших времен. Властолюбие главнейших воспользовалось сими обстоятельствами к тому, чтоб непрерывно продолжить свой чин в домах своих, народ привыкший уже к зависимости, к покою, и к выгодам такой жизни, и будучи уже не в состоянии расторгнуть свои узы, согласился допустить порабощению умножиться для утверждения своего спокойствия; и таким-то образом начальники учинясь наследственными, привыкли почитать начальство как достояние принадлежащее к их дому, а себя почитать же владельцами общества, которого сперва были они только служителями, называть сограждан своих невольниками своими и щипать их как скотину и в числе вещей им принадлежащих, а себя самих нарицать равными богам и Царями Царей.