Шарль де Костер - Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах

Другие были также в ландскнехтских одеждах, но в синих, зелёных, красных, голубых, пурпурных, с выпушками, вышивками, гербами, – как кому нравилось. И у всех на рукаве виднелся пёстрый кружок – знак их промысла.

Hoer-wyfel – бабий староста – старался утихомирить их, но девицы озорничали, словечками и весёлыми ухватками смешили его и не слушались.

В своём хитоне богомольца Уленшпигель шёл в ногу с войском, точно шлюпка рядом с кораблём, бормоча свои молитвы.

Вдруг Ламотт спросил его:

– Ты куда идёшь, богомолец?

– Ах, господин капитан, – ответил Уленшпигель, порядком проголодавшийся, – некогда я совершил великий грех и был присуждён капитулом собора Богоматери пешком отправиться в Рим и там получить от святого отца отпущение. Прощённый и просветлённый, ныне я возвращаюсь в родную землю под условием везде, где я встречу по пути солдат, проповедовать им слово Божие. А за проповеди мои я буду получать от них хлеб и мясо. Разрешите мне на ближайшем привале исполнить мой обет.

– Можешь, – ответил де Ламотт.

И Уленшпигель вмешался в ряды фламандцев и валлонов, всё время проверяя, в сохранности ли его письма под курткой.

Девушки кричали ему:

– Пилигрим, хорошенький богомолец, иди к нам, покажи нам свои добродетели.

– Сёстры мои во Христе, – проникновенно сказал Уленшпигель, подойдя к ним, – не смейтесь над бедным богомольцем, странствующим через горы и долы, чтобы возвещать воинам слово Божие.

И он пожирал глазами их прелести.

Гулящие красотки высовывали весёлые лица из-за занавесок повозки и кричали:

– Ты слишком молод, чтобы говорить солдатам добродетельные речи! Полезай к нам в повозку, мы научим тебя более приятным разговорам.

Уленшпигель охотно принял бы предложение, но боялся потерять письма; уже две-три из них пытались, протянув свои белые, полные руки, подтащить его ближе, но «бабий староста» ревниво крикнул Уленшпигелю:

– Убирайся, не то изрублю тебя в куски!

И Уленшпигель отошёл подальше и плутовато посматривал издали на девичьи лица, ярко озарённые солнечными лучами.

Так дошли они до Берхема. Начальник фламандцев, Филипп де Ланнуа барон де Бовуар, приказал сделать привал.

Здесь стоял невысокий дуб, ветки которого были срублены, кроме самой большой, обломанной до половины: на ней в прошлом месяце был повешен один анабаптист.

Солдаты разбили лагерь: явились маркитанты, предлагая хлеб, вино, пиво и всякое мясо. Гулящие девицы покупали у них леденцы, миндаль, пирожки и всякие сласти. При виде всего этого голод Уленшпигеля стал невыносимым.

Вдруг с ловкостью обезьяны он взобрался на дерево, сел верхом на сук на высоте семи футов от земли и начал бичевать себя верёвкой; солдаты и девушки собрались вокруг него. И он говорил:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! Сказано: кто подаёт неимущему, тот подаёт Господу Богу. Воины и прекрасные девушки, милые возлюбленные храбрых солдат, подайте Господу Богу, то есть, значит, подайте мне. Подайте хлеба, мяса, вина, пива, всего, что угодно, хотя б пирожков, Господь Бог богат и щедр, он отплатит вам за это целыми блюдами жареных дроздов, реками мускатного вина, горами леденцов и rystpap, которую вы будете есть в раю серебряными ложками.

И жалобно продолжал он:

– Разве вы не видите, как тяжко мне послушание во имя искупления грехов моих? Неужели мои мучительные бичевания, изранившие мою спину и обагрившие кровью плечи мои, не вызвали у вас сострадания?

– Что это за юродивый? – спрашивали солдаты.

– Друзья мои, – говорил Уленшпигель, – я приношу покаяние и страдаю от голода. Ибо, пока дух мой оплакивает мои грехи, тело моё плачет от голода. Благословенные воины и прекрасные девушки, я вижу у вас там жирную ветчину, гусятину, колбасы, вино, пиво, пирожки, – неужто не поделитесь с бедным богомольцем?

– На, бери! – кричали фламандские солдаты. – У этого проповедника рожа добродушная.

И все бросали ему куски еды, точно мячики. И Уленшпигель ел, сидя верхом на ветке, ел и приговаривал:

– Жестокосердным делает голод человека и неспособным к молитвам, но кусок ветчины мигом меняет настроение.

– Берегись, голову проломлю, – крикнул один фельдфебель, бросая ему недопитую бутылку.

Уленшпигель поймал её на лету и, выпивая понемногу, продолжал:

– Если острый, мучительный голод – пагуба для бедного тела человеческого, то есть другая вещь, более губительная – это страх бедного богомольца напиться. Ему щедрые господа солдаты бросают то кусочек ветчины, то бутылку пива, но богомолец всегда должен быть трезвым, и если он пьёт, а пищи в его животе немного, то этак и действительно он может напиться допьяна…

И, поймав при этих словах на лету гусиную ногу, он продолжал:

– Что за чудесное ремесло – удить в воздухе полевых рыб! Ну вот, она уже исчезла, с кожей и костями! Что жаднее сухого песка? Бесплодная женщина и голодное брюхо.

Вдруг он почувствовал в заду укол алебарды и услышал:

– С каких пор богомольцы отвергают баранью ногу?

Он увидел на кончике алебарды баранью ногу. Схватив её, он продолжал:

– Ляжка за ляжку. Лучше мои зубы в этой ляжке, чем чужие зубы в моей. Я сделаю флейту из этой кости и на ней воспою тебе славу, милосердный алебардщик. Но что за обед без закуски? – продолжал он. – Что такое сочнейшая баранья лопатка в мире, если за ней бедный пилигрим не узрит благословенного образа сладенького пирожка?

При этих словах он схватился за лицо, ибо из толпы гулящих девушек полетело разом два пирожка, и один ударил его в глаз, другой в щеку. И девушки хохотали, а Уленшпигель кричал им:

– Спасибо, спасибо, милые девушки, сластями поцеловавшие меня.

Но пирожки всё-таки упали на землю.

Вдруг загремели барабаны, свирели засвистели, и солдаты снова двинулись в путь.

Господин де Бовуар приказал Уленшпигелю слезать с дерева и идти с отрядом. Он же предпочел бы быть за сто миль отсюда, ибо, подслушав разговоры некоторых не особенно доброжелательных к нему солдат, почуял, что его считают подозрительным и вот-вот схватят и, как шпиона, обыщут, найдут письма и повесят.

И, свалившись с дороги в канаву, он поднял оттуда крик:

– Сжальтесь, господа солдаты, я сломал ногу, не могу идти дальше. Позвольте сесть в повозку к девушкам.

Но он знал, что ревнивый «бабий староста» ни за что ему этого не позволит.

Девушки кричали:

– Иди к нам, хорошенький, иди, богомолец. Мы тебя будем любить, ласкать, угощать и в один день вылечим.

– Знаю, – ответил он, – женская рука – небесный бальзам для всех ран.

Но ревнивый «бабий староста» обратился к господину де Ламотту:

– Я думаю, господин, этот богомолец морочит нас своей сломанной ногой, чтобы влезть в повозку к девушкам. Прикажите, пожалуйста, оставить его там, где он лежит.