Генрих Фольрат Шумахер - Береника

– Мой отец, – сказала она, – предпочтет лучше умереть, чем видеть свою дочь в объятиях римлянина. И к тому же…

– К тому же?

Она усмехнулась:

– Такого человека, как Иаков бен Леви, брат Иоанна из Гишалы, Веспасиан не даст умертвить ради прихоти одного из вольноотпущенников…

Этерний Фронтон опустил глаза. Она была права. И вдруг взгляд его упал на Тамару. "Вот, что заставит ее покориться…" – подумал он.

Он подошел к двери и, приоткрыв ее, позвал Гликерию. Она тут же подбежала к нему, склоняясь в подобострастном поклоне, ожидая его распоряжений.

– Позови рабов, – приказал он, – пусть захватят с собой плеть. Пошевеливайся! – прикрикнул он на старуху и добавил: – Я решил высечь провинившуюся девчонку…

Посмеиваясь, он стоял в дверях, ждал, когда придут рабы, и, многозначительно ухмыляясь, смотрел то на Тамару, то на Саломею. Наконец раздались шаги и появилось несколько слуг. Этерний Фронтон подошел к одному из них, высокому нубийцу, и что-то стал шептать ему на ухо. Потом рабы быстро вошли в комнату, где были девушки, и держа Тамару за руки, разорвали на ее спине одежду. Нубиец встал около нее, держа наготове плеть.

Этерний Фронтон, подняв руку, спросил Саломею:

– Может быть, ты передумаешь, красавица?…

Саломея кинулась к Тамаре, но ее схватили за руки рабы и отвели в сторону. Этерний Фронтон опустил руку. Нубиец взмахнул плетью. Рассекая воздух, она со свистом опустилась на худенькую, узкую спину девочки, оставляя после удара багровый, сочащийся кровью рубец. Тамара закричала так, что не было сил вынести этот крик.

Саломея, побледнев, крикнула Фронтону:

– Останови его! Хорошо… Я согласна. Останови же его!

Вольноотпущенник остановил нубийца.

– Ты согласна? – переспросил он недоверчиво.

– Согласна… – беззвучно сказала Саломея.

Этерний Фронтон приказал отпустить Тамару и принести ей воды. Потом он подошел к Саломее и, все еще не веря ей, спросил:

– Если ты согласна, то ты выйдешь и к моим гостям? Я прикажу одеть тебя…

Она снова беззвучно сказала:

– Да, я выйду.

Этерний Фронтон вернулся к гостям. Он, радостно потирая руки, вошел в залу, где шел пир. Увидев его, все закричали со своих мест:

– Мы тут сдохли от скуки, пока тебя не было… Куда ты запропастился, мы не знали, куда девать себя, а что если устроить травлю на маленькой арене в твоем саду, при свете факелов, это будет замечательным зрелищем.

Этерний Фронтон гордо улыбнулся:

– Что вы, друзья мои! Все это было бы слишком ничтожно для вашего изысканного вкуса. У меня в руках есть уже первая добыча войны, которая еще только начнется. Иудейка чистейшей крови, молодая, прекрасная, знатная.

– Иудейка! Их можно купить сколько угодно в Риме.

– Но не такую. Ибо Саломея – так ее зовут – племянница самого опасного врага между иудеями – Иоанна из Гишалы.

Услышав имя мятежника, все вскрикнули от изумления.

– Клянусь молнией Юпитера! – подтвердил Фронтон, увидев недоверие на лицах гостей. – Я сказал правду. Саломея, дочь Иакова бен Леви, торговца оливковым маслом, брата Иоанна из Гишалы, появится пред вами и повторит танец, который некогда танцевала дочь Иродиады, чтобы получить голову безумного пророка…

– Вино твое слишком хмельное, Этерний, вот что! – сказал насмешливо один из гостей. – Племянница Иоанна из Гишалы! Твоя фантазия слишком далеко залетает, и мы не можем за ней следовать…

Фронтон сделал знал одному из рабов, и тотчас после того раздвинулась занавеска в конце залы, впуская целую толпу танцовщиц и певиц. Среди них была Саломея. Греческое одеяние облегало ее стройный стан; ее благородная красота проявлялась в полном блеске. Присутствующие приветствовали ее восторженными криками.

Этерний Фронтон с торжеством оглянулся на своих гостей, потом поднялся и пошел навстречу иудейке и театрально склонил перед ней голову, как перед царицей.

– Прости, – сказал он льстивым голосом, – что я решился нарушить твое уединение. Но слава о твоей красоте и твоем очаровании уже перешла за порог твоего тихого покоя и проникла в сердца моих друзей. Я не мог долее противиться их желанию увидеть тебя.

Бледное лицо Саломеи было бесстрастно, как будто эти слова к ней не относились. Только глаза ее медленно поднялись, странно изменившиеся глаза. В них не было жизни, умерло все, что им прежде придавало страсть и живость.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила она, губы ее едва шевелились.

Вольноотпущенник усмехнулся. Это было ему знакомо. Все они таковы, а потом…

– Исполни танец дочери Иродиады, – попросил он.

Она положила на колени восьмиструнную киннору и взяла несколько страстных, безумных аккордов. Инструменты музыкантов вторили ей.

Саломея пела полуоткрытыми губами опьяняющую песню любви. Отбросив киннору после первой строфы, она вступила на ковер посреди залы. Но она не танцевала; стоя на одном месте, она только качалась, следуя ритму мелодии. И в этом ее движении было, однако, что-то неотразимое.

Глаза гостей неотступно следили за ней. Она ни на кого не обращала внимания. Взгляд ее был устремлен только на Этерния Фронтона. Она чувствовала в душе только безграничную пустоту. Радость и печаль, страсть и холод, любовь и ненависть – все исчезло. Любовь? А он – Флавий Сабиний? Чем он был для нее теперь? Она стала одной из тех холодных мраморных статуй, которые стояли в углах залы, бесчувственные, безжизненные. Все видели ее позор. И опять она встретилась со страстным взглядом Фронтона. Он был, очевидно, изумлен переменой, произошедшей с ней, и гордился легкостью победы над ней.

Неужели не все в ней умерло? Безумное чувство смертельной радости душило ее, кружило ей голову. О да, он должен ее полюбить, полюбить, полюбить до безумия, и тогда… О сладость мести!

Ее глаза, завлекая, устремились на него, манящая улыбка осветила ее мраморное лицо; обольстительно изгибаясь в танце, она незаметным движением отстегнула пряжки на своих одеждах.

– Саломея!

Она вздрогнула, и холодный пот выступил у нее на лбу. Рука бессильно опустилась.

Флавий Сабиний!

Он устремился к ней, раздвигая толпу танцовщиц и певиц. Она отшатнулась; он протянул руки, чтобы поддержать ее, но она выпрямилась, и глаза ее скользнули по его лицу холодным чужим взглядом.

Этерний Фронтон поднялся со своего ложа, схватил тяжелый серебряный кубок, чтобы бросить его в голову ненавистного Сабиния. Но вдруг знакомый голос, которого он так боялся, окликнул его, и чья-то сильная рука сжала его руку:

– Благодарю тебя, друг Фронтон, за приветственный кубок вина, который ты мне предлагаешь!

На лице Фронтона показалась рабская улыбка.

– Тит!

– Ты изумлен, что я так поздно пришел к тебе? – со смехом сказал сын Веспасиана. Но разве ты не знаешь, что Тит всегда рад кубку старого фалернского и пламенному взору прекрасных глаз. Известие о твоем пире дошло до меня как раз вовремя. Бог Кармеля и еще кое-что взволновали мне кровь, и я уговорил Флавия Сабиния пойти со мной сюда.