Генрих Фольрат Шумахер - Береника

– Неужели уже мертвецы встают? – прошептал Иоанн хриплым голосом. – Итак, куда бы я ни взглянул, я вижу лица убитых. Ночи мои проходят без сна, и даже дневной свет не может рассеять призраков. А теперь и ты, Регуэль, приходишь обвинить меня. О Боже, разве преступно было послать его служить Тебе и отечеству?

– Отец, приди в себя, – сказал Регуэль, и, взяв руки отца, прижал их к груди. – Смотри. Ты думал, что я погиб, а я возвращаюсь к тебе живой и молю прощенья за все. Не терзай же моего сердца, не отвращайся от меня. Позволь мне объяснить все…

Наклонившись над ним, он рассказал ему обо всем, что пережил: о событиях в Птолемаиде, о жизни в Бет-Эден, о любви к Деборе и о том, как, спасенный Хлодомаром, он попал в Иерусалим.

Отец и сын не обращали внимания на присутствие еще одного человека в комнате. Упоминание имени Хлодомара заставило его вздрогнуть. Когда же Регуэль назвал имя Габбы, он с побледневшим лицом вышел из комнаты. Проходя по коридору, он услышал чей-то знакомый голос:

– Мероэ!

Она стояла, прижавшись к стене, и в безумном страхе протянула руки вперед, словно защищалась от него. Он уже хотел было броситься на нее, вдруг послышались голоса Габбы и Хлодомара.

Изрыгая проклятья, он бросился бежать.

– Вина твоя велика, – сказал Иоанн мягким голосом, когда Регуэль закончил свой рассказ. – Но ты поступил, как ребенок, и Бог простит тебя, если ты отныне посвятил себя только Ему.

– А ты, отец, простишь? – спросил Регуэль, став на колени и наклонив голову. Иоанн положил руки на голову сыну, благословляя его.

– Я не сержусь на тебя Регуэль, – прошептал он. – Твое появление кажется мне милостью неба. Если бы я был так грешен, как мне кажется в минуты душевных мук, справедливый судья не послал бы мне этой последней радости.

Регуэль изумленно посмотрел на его бледное лицо.

– Ты говоришь о своих преступлениях, – воскликнул он, – ты – лучший из отцов, всегда ставивший Бога и отчизну выше всего!

– Ты забываешь кровь двенадцати тысяч жертв, – грустно ответил Иоанн. – Она взывает к небу о мщении.

– Бог не внемлет предателям.

Иоанн закрыл лицо руками.

– Как узнать наверняка, что они предавали отчизну, – сказал он жалобным голосом. – То письмо Береники к Ананию, может быть, было ловушкой, чтобы усилить наши междоусобия; в ту минуту я обезумел от бешенства и слепо верил тому, что видел; потом наступили страшные мучительные сомнения, но уже было поздно. С тех пор…

Ледяной холод охватил его дрожащее тело, ослабленное приступами лихорадки.

– Но теперь будет лучше, – продолжал Иоанн, сжимая руки Регуэля в своих, и слабая надежда засветилась в его взоре. – Теперь, когда ты около меня, ты мне поможешь переносить эту тяжесть. Увы, муки мои не оставляют меня и вблизи того, кто был мне самым лучшим другом. Мне даже тяжело видеть его. А между тем он, Оний, и передал мне письмо Береники к Ананию.

Регуэль вздрогнул.

– Оний? – спросил он, пораженный смутным воспоминанием; ему казалось, что он слышал это имя от Хлодомара.

– Да Оний, – сказал Иоанн несколько удивленный. – Нет, впрочем, – прибавил он, подумав, – ты не можешь его знать. Он явился ко мне в Гишалу из Птолемаиды уже после того, как ты уехал. Это последний из колонии Клавдиевой.

Регуэль побледнел. Вот то, чего он боялся. Оний, который с помощью письма Береники склонил отца к убийству знатных граждан, и тот Оний, которого Хлодомар привел по поручению Агриппы в Гишалу, – одно и то же лицо.

Но пусть Иоанн никогда не узнает, что он стал жертвой обмана. Ония нужно удалить незаметно, а Беренику… О, когда настанет день отмщения всему царскому роду предателей! Оний! Регуэлю нужно посоветоваться с Хлодомаром и Габбой.

– Позволь мне, отец, – сказал он, поднимаясь, – привести к тебе моих друзей…

Он не успел договорить, как послышался крик Мероэ, испуганной появлением Ония. Вслед за тем дверь открылась, в комнату вошли Габба, Хлодомар и Мероэ, прежде чем Регуэль мог помешать им.

– Прости повелитель, – задыхаясь, проговорил карлик, бросаясь к ногам Иоанна. – Измена проникла в эти стены.

– Измена?! – крикнул Иоанн гневно. – Кто говорит в доме Иоанна об измене?

– Еще раз прости, господин, – сказал Габба, дрожащий от возбуждения. – На этот раз негодяй попался нам в руки. Он не уйдет от меня, клянусь всеми богами, которым он служил на Кармеле, когда называл себя Базилидом.

Иоанн вздрогнул и подошел ближе.

– Базилид? – спросил он.

– Да это так, – подтвердил карлик. – Я – Габба, бывший шут Агриппы. Я знаю все гнусные поступки Базилида лучше, чем кто-либо. Я ненавижу его, хотя эта ненависть и величайший грех. Базилид мой отец, а эту девушку, Мероэ, он мучил, пользуясь ею для своих дьявольских жертвоприношений. Теперь он снова встретился нам там, за дверьми, где мы ждали возвращения Регуэля. Он вышел отсюда, из этого покоя…

Недоверчивая улыбка показалась на устах Иоанна.

– Ты ошибся Габба, – сказал он, – хотя намерения твои хороши. У меня был один из самых близких друзей моих – беглец из Птолемаида.

– Да ведь Птолемаида лежит у подошвы Кармеля, – сказал карлик, дрожа от волнения. – Спроси же Хлодомара, спроси Регуэля, сына твоего…

Иоанн снова вздрогнул, и взгляд его обратился на присутствующих; все они были смертельно бледны.

– Говори же, Хлодомар, – сказал он беззвучно.

– Я тоже некогда служил Агриппе, – сказал германец, – и тогда, по его поручению, я провел Базилида, Кармельского пророка, в Гишалу. Он должен был вкрасться в доверие Иоанна из Гишалы и передать царю и Беренике намерения их опасного противника. Это было в тот день, когда наместник Иосиф бен Матия объявил Иоанна вне закона и когда его галилейские союзники отпали от него. Базилид назвал себя последним из колонии…

– Хлодомар, молю тебя, остановись, – крикнул Регуэль. Он подбежал к отцу, чтобы поддержать его, но Иоанн собрал последние силы и медленно направился к двери. Глаза его сверкали.

– Благодарю вас, друзья, вы спасли Иерусалим, – проговорил он глухо, – от больших невзгод. Пойдемте же теперь к изменнику…

Иоанн не мог продолжать, глухой стон вырвался из его груди, но все-таки вышел из комнаты, держась прямо, и направился мимо стоявших на страже воинов к той части дворца, где жил Оний. Каждый раз, когда по пути ему встречался галилейский воин, Иоанн давал ему знак, и воин присоединялся к шествию, которое двигалось вперед медленно и тихо, как похоронная процессия.

Дверь в комнату Ония была широко раскрыта На столе посреди комнаты горела свеча, пламя ее беспокойно колебалось и бросало дрожащие отсветы на свиток, положенный под подсвечник. Комната была пуста, только на пол валялась брошенная впопыхах одежда.