Петр Валуев - У покрова в Лёвшине

«Что-то неладно все это», – рассуждал про себя Алексей Петрович, продолжая свою одинокую прогулку по дороге между линий дач и лесом. – Неладно, неладно, – проговорил он вслух, не заметив, что его между тем нагнал вышедший из одной из дач профессор Тишин.

– Что неладно, Алексей Петрович? – спросил профессор.

– Ах, это вы, Семен Иванович, – сказал невольно вздрогнувший Снегин. – Откуда взялись вы так нечаянно? Вы меня просто испугали.

– Вольно вам так погружаться в ваши размышления, – отвечал профессор. – Вы прошли в двух шагах от меня, в то время когда я из той дачи выходил на улицу, и я слышал, как вы повторяли: «неладно, неладно». Что неладно?

– Да так, Семен Иванович; мне всегда кажется неладным, когда люди прячутся. Зачем прятаться, если нет чего-нибудь недоброго на совести или на уме?

– Кто же прячется, Алексей Петрович?

– Все ваши, по-видимому ваши, студенты и прочая в этом роде.

– А где прячутся?

– Да вот в том доме, позади нас, шагов с сотню, рядом с зеленым забором. Я уже несколько раз замечал, что туда входят озираясь, а в доме что-то старательно запирают окна и двери и опускают занавеси.

– Там… – сказал профессор, несколько подумавши, – там точно живут, кажется, двое из наших.

– Но какого сорта? – спросил Алексей Петрович. – Из порядочных, надежных – или нет?

Профессор махнул рукой и ничего не сказал.

– Красноречивый ответ, – заметил Алексей Петрович.

– Трудно дать ответ определительный, – сказал профессор. – Кто надежные, кто ненадежные? Большинство, конечно, хорошо или, по крайней мере, могло бы быть хорошим; но не большинство здесь хозяйничает. Недаром сложилась пословица о ложке дегтя в бочке меда, а у нас не одна ложка этого материала.

– Но ведь в последнее время у вас как-то тише стало.

– Да, на вид как будто затихло; но, думаю, только на вид. Пока под котлом не погашен огонь, как ни подливай по временам холодной воды, вода все-таки снова начинает вскипать, и всегда вскипает снизу, где ближе к огню. На поверхности не шипит. Если недоглядеть, то, пожалуй, вскипит и все, что в котле.

– Но ведь вы же все, начальство и преподаватели, стоите у котла. В вашем интересе гасить огонь. Неужели погасить нельзя?

– Во-первых, наши колосники в связи с другими колосниками. Огонь с них передается на наши. Во-вторых, кочегары между собой не согласны. Одни в огне видят только свет или притворяются, что только его видят, и дрожат при мысли прослыть гасильниками; другие сами не прочь оттого, чтобы огонь не переводился; остаются третьи, на мой лад; но мы друг друга на пальцах одной руки можем пересчитать, и притом даже в своей среде как будто отпеты. Устарели, говорят, несовременны по взглядам, не видим злобы дня, не понимаем насущных потребностей, безучастны к животрепещущим вопросам, равнодушны к интересам, которые волнуют все общество, и прочая и прочая. Вы знаете весь этот ходульный словарь. Поневоле руки опускаются. Если бы можно было, я завтра же распростился бы со всей этой беспорядочной кухней; но уйти нельзя. Мои лекции нужнее моей семье, чем институту и студентам. Я и читаю лекции.

– Однако, все это очень прискорбно.

– Мало ли, что прискорбно, а есть – есть, как этот пень, как эта канава, как вот та целый год неокрашенная скамья, на которой сидит наш приятель Чугунин.

Тот, кого профессор назвал Чугуниным, завидел собеседников, встал и с ними поздоровался.

– Что вы так задумчиво сидели одни и голову опустили, Павел Иванович? – спросил профессор. – Вечер бесподобный. Стало прохладно. Для такого неутомимого ходока, как вы, тут бы, кажется, и ходить да ходить.

– Я уже вдоволь находился, – отвечал Павел Иванович, – но домой идти не спешу. Не присядете ли и вы ко мне на несколько минут? Алексей Петрович, вероятно, уже на пути восвояси и с того угла повернет в переулок. Мы его таким образом позадержали бы, а там я вас, Семен Иванович, готов проводить куда угодно, хоть до академии.

– Буду очень рад, – сказал Тишин. – Мне точно придется отсюда направиться назад, в институт. Сядемте, Алексей Петрович.

Снегин поместился на скамье по одну сторону Чугунина, профессор по другую, отодвинув лежавшую на скамье развернутую газету.

– Дайте мне эту газету, – сказал Чугунин. – Я ее захватил с собой из дома, но недочитал, потому что она меня раздосадовала. А дочитать все-таки придется.

– Почему же раздосадовала она вас? – спросил Снегин.

– Потому что мне в ней опять попалась одна из тех статей, которыми сыплют петербургские газеты и которые так вредны для молодежи.

– И здесь печатаются такие статьи, – заметил Тишин.

– Да, но не так часто, и, по крайней мере, не в «Московских Ведомостях». В Петербурге же все газеты на один лад. Есть оттенки по форме; по существу их нет. Постоянно прихорашивается нехорошее, извиняется неизвинимое, проповедуется ложное, поощряется несомненно вредное. Постоянно твердят молодежи, что она имеет какие-то права на домогательства или притязания, никаким уставом не оправдываемые; постоянно наталкивают ее на попытки выходить из своей роли и действовать, вместо того чтобы учиться. Возьмите хоть сходки. Может ли что-нибудь быть безрассуднее той поблажки, которая им оказывается? Может ли кто-нибудь мне указать хоть на одну сходку в каком бы то ни было университете, или институте, или академии, которая привела бы к путному результату и принесла какую-нибудь пользу? Я недавно предложил этот вопрос одному из университетских профессоров, из так называемых либералов, но ответа не получил, то есть прямого ответа. Он замялся и только сказал, что по московскому университету сходок было немного, а бывшие большей частью были безвредны.

– Это не мое мнение, – сказал Тишин. – Я даже пойду далее вас, Павел Иванович. Я утверждаю, что безвредной сходки, в точном смысле слова, не бывало – потому что ее быть не может. Сходки могут не приводить к результатам положительно вредным, могут и не приводить ни к каким положительным или осязательным результатам; но нравственный ущерб, то есть нанесение удара учебным нравам и порядку, от них неразлучен.

– Иначе и быть не может, – продолжал Чугунин. – Кому случалось, как мне в старое время, часто бывать на сельских сходках, тот знает, кто на них брал верх и как за десятком крикунов шла сотня баранов.

– В селах это теперь несколько улучшилось, – заметил Алексей Петрович. – По крайней мере, есть исключения. В прошлом году я был, из любопытства, на волостном сходе, где все происходило добропорядочно и даже толково.

– И там не всегда так бывает, – возразил Чугунин, – но, по крайней мере, может быть. Недаром и различие в названиях. Сход – не сходка. Сход узаконен. Сход созывается известной властью, или в известном порядке. Я не прочь от какой-нибудь организации или, как говорится, корпоративного устройства учащихся в высших заведениях. Там не малолетки. Но тогда нужно дать им такое устройство. Нужно его дать при известных условиях. Во-первых, корпорации не должны быть слишком многочисленны. Толпа – не корпорация. Толпа сама с собою, и никто с нею долго и последовательно справляться не может. Во-вторых, нужно, чтобы корпорация ведалась только со своими членами и ведала только их дела, а не касалась бы общих дел заведения. В-третьих, нужно, чтобы всякая попытка выйти из указанных пределов встречала решительный отпор со стороны преподавателей и начальства.