Петр Валуев - У покрова в Лёвшине

Карл Иванович вышел. Вера не спешила на предстоящее ей свидание. Она стояла в раздумье на средине комнаты. Ее глаза полусознательно следили за медленным движением стрелки на стенных часах. В мыслях попеременно представлялось то, что теперь могла сказать Варвара Матвеевна, и то, что ей самой могло быть сказано позже, после окончательного соглашения с Крафтами. Смутное ощущение, что решительные минуты наступили и что трудно будет эти минуты пережить, овладело Верой. Она не слыхала, как между тем Параша тихо отворила дверь и осторожно вошла в комнату.

– Вера Алексеевна, – сказала Параша вполголоса, – не говорите тетушке, что я здесь. Она меня послала с запиской к Беловой, на Покровку; но я потом успею там побывать. Мне не хотелось бы пока отходить от вас. Что-то сомнительное у нас затевается. Борис Поликарпович долго был здесь, и я слышала, как он говорил Варваре Матвеевне, что вернется. Потом она пошла к вам, но остановилась у двери и прислушалась к вашему разговору с Карлом Ивановичем. По-немецки ли вы с ним говорили?

– Да, – сказала Вера, – как мы с ним всегда говорим.

– Так она напрасно потрудилась. Но я слышала, как она потом вас к себе звала. Поберегитесь, Вера Алексеевна. Мне не нравится, что она и Якова куда-то услала, и только свою Анну Максимовну в доме оставляет. Если бы вам кто-нибудь понадобился, никого бы под рукой не было. Я уже придумала здесь у вас обождать, пока вы вернетесь и сами меня отпустите.

– Спасибо, Параша; ты всегда обо мне заботишься, – отвечала Вера. – Надеюсь, что мне никто не понадобится; но все-таки не мешает иметь тебя наготове. Быть может, придется послать к Карлу Ивановичу. Побудь же здесь и меня обожди.

Гостиная Варвары Матвеевны выходила на улицу, как и комната Веры, но на другом конце дома, и отделялась коридором от того кабинета, в котором Варвара Матвеевна обыкновенно проводила утро. Вере показалось несколько странным, что тетка позвала ее именно в гостиную, а не в кабинет; но ожидавшееся, по словам Параши, возвращение Глаголева могло тому служить объяснением, потому что Варвара Матвеевна часто принимала в гостиной тех посетителей, которым она желала оказать особое внимание. Когда Вера вошла в гостиную, Варвара Матвеевна сидела на диване за круглым столом, на котором лежал новейший номер «Московских Ведомостей», и, против своего обыкновения, не занятая ни газетным чтением, ни шитьем, ни вязаньем, перебирала между пальцами бахрому накинутой ею на себя большой мантильи. И это несколько удивило Веру, потому что Варвара Матвеевна только тогда надевала эту мантилью, когда выходила из дому.

– Что прикажете, тетушка? – сказала Вера.

– Нужно с тобою переговорить о серьезном деле, – отвечала Варвара Матвеевна. – Садись, пожалуйста, поближе и выслушай меня со вниманием.

Вера молча придвинула стул к краю дивана и села.

– Ты знаешь, – продолжала Варвара Матвеевна, – как я постоянно о тебе заботилась и как твоя судьба меня и теперь заботит. Думаю, что ты мне многим в жизни обязана. Но мне не нужна благодарность. Я исполняла добровольно долг перед твоим отцом и добровольно слушалась моего сердца в отношении к тебе. Настало, однако, время, когда ты сама о себе должна позаботиться. Я становлюсь и стара, и хила. Мне нужен покой и нужно, для моего покоя, тебя видеть счастливой. Тебе дается к тому возможность, и даже такая возможность, на которую ты, в твоем положении, без всякой опоры, кроме меня, и без всяких средств к жизни, кроме моих, никак не была бы вправе рассчитывать. Ты можешь перейти в почтенное семейство, занять выгодное общественное положение, иметь перед собой, по всей вероятности, блестящую будущность, потому что способности и свойства человека, с которым ты можешь соединить твою участь – поистине блестящи. Тебе делает теперь формальное предложение Борис Поликарпович. Он сегодня был у меня и будет опять за ответом. Ты знаешь, как я давно этого желала, и знаешь, что он давно тебя любит. Но долее нельзя колебаться. Нельзя напрасно оскорблять его добрые и притом для тебя лестные чувства. Он соединяет в себе все условия, которых и я и ты могли бы желать для твоего счастья. Скажу тебе прямо, что с твоей стороны было бы безумием – и большим грехом против меня – от этого счастья капризно уклониться.

Вера слушала, опустив глаза и наклонив вперед голову, но при слове «капризно» она выпрямилась и взглянула прямо в глаза Варваре Матвеевне.

– В моем положении, тетушка, – сказала Вера, – невозможны капризы. Я знаю всю мою беспомощность; но вы не потребуете, чтобы я сама себя вконец погубила. С моей стороны и во мне никогда не было колебаний. Я очень благодарна Борису Поликарповичу за его предложение и, конечно, ценю честь, которую он мне делает; но оно, собственно, не составляет неожиданности. О возможности такого предложения вы часто упоминали, и я всегда об этом отзывалась одинаково. Я не люблю его и потому за него выйти не могу. Покойный папа́ знал об этом. Он меня ободрял и одобрял мою решимость говорить правду и не отступать от правды. Он завещал мне и впредь не лицемерить и никогда не обманывать честного человека насчет моих чувств и намерений.

– Кто же тебе советует обманывать? Положим, что ты и не любишь Бориса Поликарповича, как пишут о любви в романах; но ты не можешь не ценить его и не быть признательной за его привязанность к тебе. Несмотря на всю твою холодность, он по-прежнему старается доказать тебе искренность этой привязанности. Ты его ближе узнаешь. Ты тогда полюбишь его. А между тем устроишь и обеспечишь свою судьбу. Жизнь не роман. Выгодная партия – важное дело для бедной девушки, как ты. Подумай об этом.

– Тетушка, я давно успела обдумать. Если бы я сказала хотя бы только одно слово в другом смысле, я сказала бы неправду.

– Но тогда что же будет? Еще раз тебе говорю, что далее дело не может идти, как шло до сих пор. Ты и меня, пожалуй, не очень крепко любишь. К чему же и со мной губить твою жизнь? Ведь я тебе не лишняя. А я без тебя могу обойтись.

– Вы до сих пор мне этого не высказывали, тетушка, – проговорила Вера дрожащим от волнения голосом. – Простите меня, если я была для вас бременем. Я в этом не виновна. Вам самим было угодно, чтобы после кончины папа́ я, по крайней мере в течение года, оставалась у вас в доме.

– Да, – сухо ответила Варвара Матвеевна, – я точно говорила о том, что ты целый год должна быть в трауре и ни о чем для перемены жизни помышлять не можешь. Но я не желаю тебя стеснять. Если нам расходиться, то мы можем и ранее разойтись.

– Если вам это угодно, тетушка, то прикажите. Я могу завтра попросить Карла Ивановича и Клотильду Петровну, чтобы они меня к себе приняли. Они примут.

Варвара Матвеевна сознательно вызывала этот ответ, и несмотря на то, его как будто не ожидала. Она пристально взглянула на Веру, потом сказала: