Генри Джеймс - Бостонцы

– Я полагаю, вы теперь обходитесь без вашего отца.

– Без моего отца?

– Чтобы помочь вам настроиться, как он это сделал, когда я слышал вас в первый раз.

– О, я поняла. Вы думаете, что я уже читаю вам лекцию! – и она добродушно рассмеялась. – Мне говорили, что я разговариваю, как произношу речи, но мне кажется, что я произношу речи, так же, как разговариваю. Но не думайте о том, что я видела и слышала в Европе. Это просто начало речи, которую я сейчас готовлю. Да, я больше не завишу от отца, – продолжила она, и Рэнсом почувствовал, что его смущение из-за того, что он высказался слишком саркастично, растаяло от того, что она явно не обратила на это внимания. – В любом случае, он считает, что его пациенты занимают слишком много его времени. Но я обязана ему всем. Если бы не он, никто бы так и не узнал, что у меня есть дар – даже я сама. Он помог мне начать, и теперь я продолжаю это сама.

– Вы прекрасно продолжаете, – сказал Рэнсом, желая сказать ей что-то приятное, или даже в меру нежное, но оказавшийся в затруднении, так как не мог сказать ничего, что не прозвучало бы как насмешка. Впрочем, в её голосе не прозвучало никакой обиды, когда она сказала ему, быстро, как человек, стремящийся исправить случайную оплошность:

– С вашей стороны очень мило приехать в такую даль.

Говорить подобные вещи Рэнсому всегда было небезопасно, поскольку возмездие следовало мгновенно:

– Вы хотите сказать, что путешествие может быть слишком долгим и изнурительным, если его причина так прекрасна? – и это было ещё не самое худшее, что он мог ответить.

– Что ж, люди и правда приезжают из других городов, – ответила Верена, без ложной скромности, но с ложной гордостью. – Вы знаете Кембридж?

– Я здесь впервые.

– Но, я полагаю, вы слышали об университете. Он очень известен.

– Да, даже в Миссисипи. Я думаю, он очень хорош.

– Я тоже так полагаю, – сказала Верена. – Но не ждите, что я буду с восхищением говорить об учреждении, двери которого закрыты для представительниц моего пола.

– То есть вы выступаете за общее образование?

– Я выступаю за равные права, равные возможности, равные привилегии. Как и мисс Ченселлор, – добавила Верена, явно чувствуя, что этому утверждению недостаёт авторитетности.

– О, я думал, что она желает лишь противоположного неравноправия – просто лишить мужчин сразу всех прав, – сказал Рэнсом.

– Что ж, она считает, что они перед нами в большом долгу. Я и правда говорю ей иногда, что она хочет не столько справедливости, сколько мести. Думаю, она признаёт это, – продолжила Верена с важностью. Этот предмет, однако, мало занимал её, и прежде чем Рэнсом успел как-то прокомментировать её слова, она продолжила, совсем другим тоном: – Вы ведь не хотите сказать, что живёте в Миссисипи сейчас? Мисс Ченселлор говорила мне, когда вы были в Бостоне в прошлый раз, что вы поселились в Нью-Йорке.

Она напомнила ему его собственные слова, и когда он согласился с её замечанием, спросила, не решил ли он совсем отречься от Юга.

– Отречься от него – бедного, милого, опустошённого старого Юга! Не дай Бог! – воскликнул Бэзил Рэнсом.

Она посмотрела на него с большой нежностью:

– Полагаю, для вас естественно любить свой дом. Боюсь, что я свой не слишком жалую. Я была здесь так долго такой незначительной. Мисс Ченселлор просто поглотила меня – без сомнений. Но мне жаль, что я не была с ней сегодня.

Рэнсом не ответил на это. Он не мог сказать мисс Таррант, что если бы она там была, то он не встретился бы с ней. Это вовсе не означало, что он был неспособен на лицемерие, так как после того как она спросила, виделся ли он со своей кузиной прошлым вечером, и он ответил, что вовсе с ней не виделся, и она на это воскликнула так прямодушно, что даже сама покраснела: «Ах, только не говорите, что вы так и не простили её!» – после всего этого он с самым невинным видом поинтересовался:

– Не простил за что?

Верена ответила, всё больше краснея от своих слов:

– Ну, я видела, что она чувствовала тогда, в её доме.

– Что она чувствовала? – спросил Бэзил Рэнсом с характерной для мужчин провокационностью.

Я не знаю, удалось ли ему действительно спровоцировать Верену, но она ответила с большим пылом, хотя и непоследовательно:

– Вы знаете, вы же вылили на нас поток презрения, и даже больше. Я видела, как это задело Олив. Так вы совсем не собираетесь к ней зайти?

– О, я подумаю об этом. Я пробуду здесь всего три или четыре дня, – сказал Рэнсом с улыбкой, какой мужчины улыбаются, когда совершенно не довольны.

Вполне возможно, что Верена всё же поддалась на провокацию, так как злиться она вовсе не умела, ибо уже через минуту она осторожно заметила:

– Что ж, возможно, даже хорошо, что вы не пойдёте, если вы совсем не изменились.

– Я совсем не изменился, – сказал молодой человек, всё ещё улыбаясь. Он сидел, положив локти на подлокотники, слегка приподняв плечи и сцепив свои коричневые руки в замок перед собой.

– Мне приходилось принимать посетителей, которые были враждебно настроены! – сообщила Верена, как будто эта новость ничем не могла встревожить её. Затем она добавила: – В таком случае как вы узнали, что я буду здесь?

– Мисс Бёрдси сказала мне.

– О, я очень рада, что вы заехали повидать её! – воскликнула девушка.

– Я не ездил к ней. Я встретил её на улице, когда она выходила от мисс Ченселлор. Я поговорил с ней и немного проводил. Я пошёл с ней, так как знал, что это по дороге к Кембриджу, а я всё равно собирался повидать вас, – если повезёт.

– Если повезёт? – повторила Верена.

– Да. Миссис Луна, в Нью-Йорке, сказала мне, что вы иногда бываете здесь, и я решил хотя бы попытаться найти вас.

Следует сказать читателю, что Верене было очень приятно узнать, что её посетитель совершил такое нелёгкое паломничество – ибо она хорошо знала, как бостонцы относятся к зимним путешествиям в академический пригород – при этом всего лишь с надеждой на удачу. Но это чувство было смешано с осознанием, что ситуация в целом оказалась сложнее, чем всё, с чем она обычно сталкивалась. Было что-то неправильное и оскорбительное в том, что Рэнсом предпочёл женщине, с которой его связывали кровные узы, её, никоим образом с ним не связанную. Она уже достаточно хорошо знала Олив Ченселлор, чтобы пожелать не рассказывать ей об этом, поскольку не могла представить, как она объяснит то, что провела час с мистером Рэнсомом во время его краткого визита в Бостон. Она проводила время с другими джентльменами, которых Олив даже не видела. Но тогда её подруга знала, что она это делает, и не беспокоилась, во всяком случае, не так сильно, как стала бы, узнай она об этом случае. А Верена ясно понимала, что Олив будет беспокоиться. Она говорила о мистере Бюррадже, и о мистере Пардоне, и даже о некоторых джентльменах в Европе, и она никогда, за исключением нескольких дней полтора года назад, не говорила о мистере Рэнсоме.