Петр Успенский - В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева

Всё это очень удивило меня: я считал момент самым неподходящим для «игры»; а если то, что говорил Гурджиев, говорилось всерьёз, тогда зачем же было всё начинать? За весь этот период мы совершенно не изменились; и если Гурджиев начал работу с нами, какими мы были, почему же он прекращает её теперь? В материальном отношении мне это было всё равно, так как я в любом случае решил провести зиму на Кавказе; но для некоторых других членов группы, которые не вполне ещё были уверены в будущем, такое решение меняло всё дело и создавало неразрешимые трудности. Должен признаться, что с этого момента моё доверие к Гурджиеву начало колебаться. В чём здесь дело, что именно вызвало во мне такое отношение – мне трудно определить даже теперь. Но факт остаётся фактом: с этого момента я стал проводить разделение между самим Гурджиевым и его идеями; а до сих пор я не отделял одно от другого. В конце августа я последовал за Гурджиевым в Туапсе, а оттуда уехал в Петербург, собираясь привезти оттуда кое-какие вещи. К несчастью, все книги пришлось оставить, я считал рискованным брать их на Кавказ. В Петербурге, естественно, все мои вещи пропали.

Петербург в октябре 1917 года. – Большевистская революция. – Возвращение к Гурджиеву на Кавказ. – Отношение Гурджиева к одному из учеников. – Небольшая группа с Гурджиевым в Ессентуках. – Прибывают люди. – Возобновление работы. – Упражнения, ещё более трудные и разнообразные, чем раньше. – Умственные и физические упражнения, пляски дервишей, изучение психических «фокусов». – Продажа шёлка. – Внутренняя борьба и решение. – Выбор гуру. – Решение отделиться. – Гурджиев едет в Сочи. – Трудное время: война и эпидемии. – Дальнейшее изучение энеаграммы. – «События» и необходимость покинуть Россию. – Конечная цель – Лондон. – Практические результаты работы над собой: чувство нового «я», «странная уверенность». – В Ростове собирается группа, излагается система Гурджиева. – Гурджиев открывает свой институт в Тифлисе. – Отъезд в Константинополь. – Собираются люди. – Приезжает Гурджиев. – Гурджиеву представлена новая группа. – Перевод песни дервишей. – Гурджиев как художник и поэт. – Институт начинает работу в Константинополе. – Гурджиев разрешает написать и опубликовать книгу. – Гурджиев едет в Германию. – Решение продолжать константинопольскую работу в Лондоне. – Гурджиев организует свой институт в Фонтенбло. – Работа в замке «Аббатства». – Беседа с Кэтрин Мэнсфилд. – Гурджиев говорит о разных типах дыхания. – «Дыхание при помощи движений». – Демонстрация в парижском театре на Елисейских Полях. – Отъезд Гурджиева в Америку. – Решение продолжать самостоятельную работу в Лондоне.

Я задержался в Петербурге дольше, чем предполагал, и уехал оттуда только 15 октября, за неделю до большевистского переворота. Оставаться дольше было совершенно невозможно. Приближалось что-то отвратительное и липкое. Во всём можно было ощутить болезненное напряжение и ожидание чего-то неизбежного. Ходили разные слухи, один глупее и бессмысленнее другого. Никто ничего не понимал, никто не мог вообразить, что произойдёт дальше. «Временное правительство», разгромив Корнилова, вело самые настоящие переговоры с большевиками, которые открыто показывали, что им наплевать на «министров-капиталистов», что они стараются только выиграть время. Немцы по каким-то причинам не наступали на Петербург, хотя фронт был открыт. Теперь люди видели в них спасителей как от «временного правительства», так и от большевиков. Но я не разделял надежд на помощь немцев. На мой взгляд, то, что происходило в России, в значительной степени вышло за пределы какого бы то ни было контроля.

В Туапсе было ещё сравнительно спокойно. На даче персидского хана заседал какой-то совет. Но грабежи пока не начинались. Гурджиев устроился довольно далеко к югу от Туапсе, в двадцати пяти верстах от Сочи. Он нанял дачу с видом на море, купил пару лошадей – и жил там вместе с небольшой группой, всего собралось около десяти человек.

Поехал туда и я. Место было прекрасное, всё в розах; с одной стороны открывался вид на море, с другой – виднелась цепь гор, покрытых снегом. Я очень сожалел о тех наших людях, которым пришлось остаться в Москве и Петербурге.

Но уже на следующий день после приезда я заметил, что что-то не в порядке. От ессентукской атмосферы не осталось и следа. Особенно меня удивила перемена с З. Когда в начале сентября я уезжал в Петербург, З. был полон энтузиазма и уговаривал меня не оставаться в Петербурге, откуда потом может оказаться очень трудно выбраться.

– Так вы больше не собираетесь жить в Петербурге? – спросил я.

– Тот, кто бежит в горы, не возвращается, – отвечал З.

И вот на следующий день после прибытия в Уч-Дере я услышал, что З. намерен вернуться в Петербург.

– Зачем ему возвращаться? Ведь он потерял службу; что он будет там делать?

– Не знаю, – отвечал рассказывавший мне обо всём доктор С. – Гурджиев им недоволен и говорит, что ему лучше уехать.

Мне нелегко было вызвать З. на разговор. Он, очевидно, не желал объяснений, и сказал, что в самом деле желает уехать.

Постепенно, расспросив остальных, я выяснил, что произошло. Это было странное происшествие: между Гурджиевым и нашими соседями, какими-то латышами, вспыхнула бессмысленная ссора. Здесь же оказался З. Гурджиеву не понравились слова З. или что-то другое, и с этого дня он совершенно изменил своё отношение к З., перестал с ним разговаривать и вообще поставил в такое положение, что З. вынужден был объявить о своём намерении уехать.

Я счёл это чистым безумием. Ехать в такое время в Петербург казалось мне крайней нелепостью. Там был уже настоящий голод, буйные толпы, воровство – и ничего иного. Конечно, в то время никто не мог ещё вообразить, что мы никогда более не увидим Петербурга. Я рассчитывал вернуться туда весной, полагая, что к весне что-то определится. Но ехать туда теперь, зимой, было совершенно неразумно. Я мог бы понять это, если бы З. интересовался политикой, если бы он изучал текущие события; но поскольку дело было не в этом, я не видел никаких мотивов к отъезду. И я стал уговаривать З. подождать, не решать сразу, поговорить с Гурджиевым и как-то выяснить положение. З. обещал мне не торопиться. Однако я видел, что он действительно попал в какое-то странное положение: Гурджиев совершенно его игнорировал, и это производило на З. самое гнетущее впечатление. Так прошли две недели. Мои доводы подействовали на З., и он сказал, что останется, если Гурджиев позволит ему остаться. Он пошёл поговорить с ним, но очень скоро вернулся с расстроенным лицом.

– Ну, и что же он вам сказал?

– Ничего особенного; сказал, что если уж я решил уезжать, то лучше не медлить.