Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

Чиновник закурил сигарету. Керн не мог оторвать взгляда от жилистой рыхлой руки, державшей спичку. Через два часа этот человек, вероятно, запрет на замок свой письменный стол и отправится куда-нибудь поужинать; потом, возможно, сыграет в тарок и выпьет пару стаканчиков молодого вина. Около одиннадцати он зевнет, расплатится по счету и скажет: «Я устал. Пойду-ка домой спать». Домой… Спать… В этот же час леса и поля у границы будут окутаны густым мраком… Мрак, чужбина, страх. И, затерянный среди всего этого, одинокий, спотыкающийся, усталый, томящийся по людям и боящийся их, будет брести он, Людвиг Керн, крохотная мерцающая искорка жизни. И все только потому, что его и этого скучающего чиновника за письменным столом разделяет кусок бумаги, именуемый паспортом. Их кровь одинаковой температуры, их глаза устроены одинаково, их нервы реагируют на одни и те же раздражения, их мысли развиваются в одинаковых направлениях – и все же между ними пропасть, ничто у них не одинаково, уютное спокойствие одного – пытка для другого, один – власть имущий, другой – отверженный; и пропасть, разделяющая их, – всего лишь клочок бумаги, на котором не написано ничего, кроме имени и нескольких незначительных сведений.

– Вот здесь, справа, – сказал чиновник. – Имя и фамилия.

Керн встряхнулся и поставил свою подпись.

– К какой границе отвезти вас? – спросил чиновник.

– К чешской.

– Хорошо. Через час в путь. Вам дадут провожатого.

– В доме, где я жил, у меня остались кое-какие вещи. Могу ли я взять их перед отправкой?

– Что еще за вещи?

– Чемодан с бельем и всякая мелочь.

– Хорошо. Скажете об этом чиновнику, который поедет с вами к границе. Зайдете с ним за вещами.

Инспектор отвел Керна обратно в камеру и ушел со Штайнером.

– Ну что? – с любопытством осведомилась «курица».

– Через час нас выпустят.

– Jezus Christus! – воскликнул поляк. – Опять начинается паршивая жизнь. Вот дерьмо-то!

– А ты что – хотел бы остаться здесь? – спросила «курица».

– Если бы кормили получше… и дали легкую работу… скажем, рассыльным по тюрьме… тогда с удовольствием.

Керн достал носовой платок и, насколько это было возможно, почистил свой костюм. За две недели его рубашка сильно загрязнилась. Он завернул манжеты. Поляк наблюдал за ним.

– Пройдет год-другой, и ты перестанешь обращать на это внимание, – пророчески изрек он.

– Куда направляешься? – спросила «курица».

– В Чехословакию. А ты? В Венгрию?

– В Швейцарию. Я все обдумал. Давай вместе. Оттуда нас перебросят во Францию.

Керн отрицательно покачал головой:

– Нет, я постараюсь попасть в Прагу.

Через несколько минут привели Штайнера.

– Ты знаешь, как зовут полицейского, который тогда ударил меня по лицу? – спросил он Керна. – Леопольд Шефер. Его адрес – Траутенаугассе, двадцать семь. Мне зачитали протокол, там это написано. О том, что он меня ударил, разумеется, ни слова. Сказано лишь, что я ему угрожал. – Он посмотрел на Керна. – Как ты думаешь, забуду я это имя и адрес?

– Нет, – сказал Керн. – Наверняка не забудешь.

Вскоре появился полицейский в штатском. Он приказал Штайнеру и Керну собраться и следовать за ним. Керн сильно волновался. Выходя из здания, он невольно остановился. Мягкий ветер пахнул ему в лицо. Небо было голубым, а вдали над домами сверкали крыши в последних красноватых отблесках солнца, мерцал Дунайский канал, а на мостовых сквозь поток спешащих домой или прогуливающихся людей с трудом протискивались большие красные автобусы, облитые закатным блеском. Совсем близко торопливо прошла стайка смешливых девушек в светлых платьях. Керну казалось, что он никогда еще не видел ничего столь прекрасного.

– Ну что ж, пошли! – сказал полицейский.

Керн вздрогнул. Заметив, что какой-то прохожий бесцеремонно разглядывает его, он сконфуженно оглядел свою одежду.

Они шли по улице, полицейский держался посередине. На тротуарах перед кафе были расставлены столики и стулья, всюду сидели радостные, оживленно болтающие люди. Керн наклонил голову и убыстрил шаг. Штайнер смотрел на него с добродушной насмешливостью:

– Ну как, малыш? Не про нас такая жизнь, верно?

– Нет, не про нас, – ответил Керн и сжал губы.

Они дошли до пансиона. Хозяйка встретила их со смешанным чувством досады и сострадания. Она сразу же выдала им вещи. К счастью, ничего не украли. В тюремной камере Керн решил было, что, придя в пансион, сменит рубашку, но после хождения по улицам не стал этого делать. Подхватив свой потрепанный чемодан, он поблагодарил хозяйку.

– Мне жаль, что мы доставили вам столько неприятностей, – сказал он.

Хозяйка махнула рукой.

– Было бы вам хорошо. И вам, господин Штайнер. Куда вы направляетесь?

Штайнер сделал неопределенный жест.

– Поскачу, как все пограничные кузнечики: от куста к кусту.

С минуту хозяйка колебалась. Затем решительным шагом подошла к стенному шкафчику из орехового дерева. Шкафчик был сделан в виде средневековой крепости.

– Выпейте по рюмочке на дорогу…

Она взяла бутылку и наполнила три рюмки.

– Сливовица? – спросил Штайнер.

Она кивнула и предложила полицейскому также взять рюмку. Тот выпил и вытер усы.

– В конце концов, наш брат только лишь выполняет свой долг, – заявил он.

– Разумеется! – Хозяйка снова наполнила его рюмку. – А вы почему не пьете? – спросила она Керна.

– Натощак не могу…

– Ах вот что! – Хозяйка испытующе посмотрела на него. Ее рыхлое, холодное лицо неожиданно потеплело. – Бог ты мой, ведь парень еще растет, – пробормотала она. – Франци, – позвала она затем. – Принеси бутерброд!

– Благодарю вас, не нужно. – Керн покраснел. – Я не голоден.

Официантка принесла двойной бутерброд с ветчиной.

– Нечего жеманиться, – сказала хозяйка. – Ешьте!

– Хочешь половину? – обратился Керн к Штайнеру. – Мне это много.

– Не разговаривай! Навертывай! – ответил Штайнер.

Керн съел бутерброд и выпил рюмку сливовицы. Затем они простились с хозяйкой. Трамвай довез их до Восточного вокзала. В поезде Керн внезапно почувствовал сильную усталость. Стук колес убаюкивал.

Мимо, словно во сне, проплывали фабрики, дороги, трактиры среди высоких ореховых рощиц, луга, поля. Керн был сыт, и это действовало, как дурман. Мысли стали расплываться. Ему грезился белый дом среди цветущих каштанов, торжественная депутация мужчин и женщин, вручающих ему письмо о присвоении звания почетного гражданина города. Потом померещился какой-то диктатор в военной форме. Диктатор стоял перед ним на коленях и, плача, молил о прощении.

Было уже почти темно, когда они подошли к домику таможни. Полицейский передал их таможенной охране и побрел обратно сквозь сиреневые сумерки.