Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

В Македонии бытовала поговорка: «Царь берет жену перед каждой войной». Эти браки, всегда скрепляемые положенными обрядами, чтобы не оскорбить семью, несомненно, были хорошим способом приобретения надежных союзников. Мальчик принимал это как некую данность. Теперь он вспомнил странную вкрадчивость отца, знакомую ему по прежним годам.

– Фракийка! – кричала мать. – Грязная, разрисованная синим фракийка!

Все это время новая женщина, должно быть, жила в Дионе, где-то спрятанная. Гетеры появлялись и исчезали, их видели все.

– Мне очень жаль, мама, – проговорил с трудом Александр. – Отец на ней женился?

– Не называй этого человека отцом!

Царица отстранила сына от себя и, не разжимая рук, пристально вгляделась в его лицо; ее ресницы слиплись, на веках лежали черные и синие полосы, белки расширенных глаз казались огромными. Хитон спустился с одного плеча, густые темно-рыжие волосы, обрамлявшие лицо, тяжелой беспорядочной массой рассыпались по обнаженной груди. Александр вспомнил голову Горгоны в зале Персея и с ужасом отогнал эту мысль.

– Твой отец! – воскликнула она. – Загрей мне свидетель, ты чист от этого! – Ее пальцы впились мальчику в плечи с такой силой, что Александр стиснул зубы от боли. – Придет день, да, день придет, когда Филипп узнает, какая часть тебя принадлежит ему. О да, он узнает, что более великий воин опередил его здесь.

Отпустив Александра, Олимпиада откинулась на локтях и рассмеялась.

Царица каталась в облаке своих волос, всхлипывая от смеха, судорожно переводя дыхание, испуская неистовые ликующие крики; ее смех становился все громче, все пронзительней. Мальчик, которому это было внове, припал к матери. Застыв от ужаса, он тянул ее за руки, целовал покрывшееся потом лицо, кричал в ухо, умоляя остановиться, поговорить с ним. Он здесь, с ней, он, Александр; она не должна сойти с ума, иначе он умрет.

Наконец Олимпиада глубоко застонала, села, обняла сына, прижавшись щекой к его голове. Обмякнув, мальчик лежал у нее на руках с закрытыми глазами.

– Бедный мой, бедное дитя. Это была истерика, вот что Филипп сделал со мной. Я постыдилась бы перед кем угодно, кроме тебя, но ты знаешь, что мне приходится выносить. Посмотри, родной, я узнаю тебя, я не сумасшедшая. Хотя человек, называющий себя твоим отцом, обрадовался бы моему безумию.

Александр открыл глаза и выпрямился:

– Когда я стану взрослым, я позабочусь, чтобы с тобой обращались как подобает.

– Ах, Филипп не догадывается, кто ты. Но я знаю. Я и бог.

Александр не задавал вопросов, сказанного было достаточно. Позднее, ночью, когда мальчик лежал в своей постели с пересохшими губами, ослабевший от рвоты, и прислушивался к отдаленному реву пира, ему снова вспомнились слова матери.

На следующий день начались игры. Колесницы, запряженные парой, неслись по кругу; возничий соскакивал на землю, бежал рядом с упряжкой и прыжком взлетал обратно. Феникс, заметивший, как горели глаза мальчика, радовался, что ристания увлекли его.

Александр проснулся ровно в полночь, думая о матери. Ему приснилось, что царица взывает к нему из волн моря, как мать-богиня Ахилла [31]. Александр встал и оделся. Он должен был пойти к матери и узнать, что означали слова, сказанные прошлой ночью.

Комната Олимпиады была пуста. Только старая-престарая карга, вечно бывшая в доме, с бормотанием ковыляла из угла в угол, собирая вещи; о ней совсем позабыли. Старуха взглянула на мальчика слезящимися красными глазками и сказала, что царица ушла к святилищу Гекаты.

Александр выскользнул в ночь, пробираясь среди солдат, шлюх, пьяных и воров-карманников. Он должен был увидеть мать – не важно, заметит она его или нет. Александр знал дорогу к перекрестку.

Ворота города были открыты на время празднеств. Впереди маячили черные плащи и факел. Это была ночь Гекаты, безлунная ночь; женщины не видели, как он крадется следом. Олимпиаде приходилось заботиться о себе самой, ее сын был еще слишком мал. То, что она сейчас делала, должен был сделать он.

Олимпиада велела своим женщинам ждать и дальше пошла одна. Держась за края зарослей олеандра и тамариска, Александр подобрался к святилищу с его трехликим идолом. Олимпиада уже была там. Что-то скулило и повизгивало в ее руках. Свой факел царица воткнула в закопченную щель в алтарной плите. Она была вся в черном. Ее ноша оказалась молодой черной собакой. Олимпиада подняла животное за загривок и вонзила нож в горло. Собака извивалась и визжала, белки ее глаз блестели в свете факела. Царица ухватила пса за задние лапы; он хрипел и дергался, пока стекала кровь. Когда по телу собаки прошла судорога, Олимпиада положила пса на алтарь. Опустившись перед идолом на колени, она ударила кулаками в землю. Мальчик услышал яростный шепот, тихий, как шипение змеи, постепенно превращавшийся в собачий вой, – незнакомые слова заклинания, знакомые слова проклятий. Длинные волосы Олимпиады окунулись в лужу крови. Царица выпрямилась, кончики ее волос слиплись, а на руках запеклись черные сгустки.

Когда все закончилось и Олимпиада отправилась домой, Александр, по-прежнему прячась, побрел следом, не спуская с нее глаз. В своем черном плаще, окруженная женщинами, мать снова выглядела привычной и близкой.

На следующий день Эпикрат сказал Фениксу:

– На сегодня ты должен уступить мальчика мне. Я хочу взять его на состязания музыкантов.

Эпикрат собирался пойти с друзьями, чтобы обстоятельно обсудить технику исполнителей, но вид Александра смутил его. Как и до всех остальных, до него тоже доходили пересуды.

Это было состязание кифаредов. Едва ли нашелся бы хоть один известный музыкант с материка, из греческой Азии или городов Сицилии, который бы на него не явился. Нежданное великолепие зрелища захватило мальчика. Мрачное настроение ушло, уступив место восторгу. Так Гектор, оглушенный кинутым в него огромным камнем Аякса, услышал голос, заставивший зашевелиться волосы на его голове, поднял глаза и увидел перед собой Аполлона.

После этого Александр принял жизнь в ее новом обличье.

Олимпиада часто напоминала сыну о случившемся вздохом или многозначительным взглядом, но страшнейшее потрясение прошло. Тело Александра было крепким, и сам возраст требовал радоваться жизни: он искал исцеления, повинуясь природе. На склонах Олимпа Александр ездил с Фениксом по каштановым рощам, распевая строки Гомера – сначала по-македонски и затем по-гречески.

Феникс был бы рад держать мальчика подальше от женских комнат. Но он знал: если царица хоть раз усомнится в его преданности, Александр будет потерян для него навсегда. Не следовало допускать, чтобы Олимпиада слишком долго разыскивала сына. По крайней мере, теперь Александр, казалось, уходил от нее в лучшем настроении.