Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

– Не обращай внимания, – сказал Александр. – Он охранник, этим все сказано. Он не может приказывать тебе и говорить, что ты должен делать.

Про себя Александр подумал, что величайший позор падет на весь дом, если с заложником царской крови в Пелле будут обращаться хуже, чем в Фивах. Эта мысль проскальзывала в его уме еще до того дня, когда он наткнулся на Ламбара, который рыдал, прижавшись к стволу дерева, под равнодушным взглядом своего тюремщика. При звуке нового голоса пленник отпрянул, как затравленное животное, но вид протянутой руки его успокоил. Увидев, что над его слезами глумятся, Ламбар бросился бы в драку, даже если бы это стоило ему жизни. Это без слов стало понятно обоим мальчикам, едва они обменялись взглядами.

В рыжих волосах заложника оказалось полно красных вшей, и Ланика ворчала, поручая собственной служанке привести голову пленника в порядок. Когда Александр послал за сластями, их принес раб-фракиец.

– Он всего лишь стражник, – сказал Александр. – Ты мой гость. Тебе бросать.

Ламбар повторил свою молитву фракийскому богу, назвал пять и выбросил два и три.

– Ты просишь бога о таких мелочах? Я думаю, он оскорбится. Боги любят, когда их просят о чем-то великом.

Ламбар, который теперь не так часто молился о возвращении домой, сказал:

– Твой бог подарил тебе победу.

– Нет, я просто пытаюсь чувствовать себя удачливым во всем, – возразил Александр. – Я берегу свои молитвы.

– Для чего?

– Ламбар, послушай. Когда мы будем мужчинами. Когда мы будем царями – ты понимаешь, о чем я?

– Когда наши отцы умрут.

– Когда я начну войну, ты будешь моим союзником?

– Да. Что такое союзник?

– Ты приведешь своих воинов сражаться с моими врагами. А я приведу своих биться с твоими.

Сверху, из окна, царь Филипп видел, как фракиец схватил Александра за руки и, опустившись на колени, сжал их в своих. Запрокинув голову, дикарь говорил долго и без запинки. Александр стоял на коленях, глядя в лицо Ламбара и держа его сплетенные руки, и слушал спокойно – во всей его позе ощущалось внимание. Вскоре Ламбар вскочил на ноги и испустил пронзительный вопль, словно завыла брошенная собака, – детская попытка воспроизвести боевой клич фракийцев. Филипп, ничего не понявший из этой сцены, нашел ее отвратительной. Он обрадовался, увидев, что скучающий страж направился к мальчикам.

Это вернуло Ламбара к реальности. Пеан прервался; угрюмо, потерянно пленник уставился в землю.

– Что тебе нужно? – спросил Александр. – Ничего плохого не случилось, он учит меня своим обычаям.

Стражник, явившийся разнимать повздоривших мальчишек, был вынужден оправдываться.

– Уходи. Я позову, если ты мне понадобишься. Это чудесная клятва, Ламбар. Повтори последние слова еще раз.

– Я буду хранить верность, – произнес Ламбар медленно и серьезно, – пока небо не упадет и не раздавит меня, или земля не разверзнется и не поглотит меня, или море не расступится и не возьмет меня. Мой отец целует вождей, когда они клянутся этой клятвой.

Не веря своим глазам, Филипп смотрел, как его сын взял в руки рыжую голову маленького варвара и запечатлел на его лбу ритуальный поцелуй. Все зашло слишком далеко. Это было не по-эллински. Филипп вспомнил, что он еще не рассказал Александру новости о Пифийских играх, на которые собирался взять сына с собой. Будет лучше, если Александр подумает об этом.

На мраморной плите лежал легкий слой пыли. Александр чертил по ней обструганной веткой.

– Покажи мне, как твой народ выстраивается на сражении.

Из окна библиотеки этажом выше Феникс с улыбкой наблюдал, как золотоволосая и рыжая головы, соприкасаясь, склонились над какой-то серьезной игрой. Педагога всегда умилял вид его питомца, когда тот, ослабив тетиву лука, ненадолго возвращался к прежним детским забавам. Присутствие стражника давало педагогу несколько минут отдыха. Он вернулся к своему развернутому свитку.

– Мы захватили тысячу голов! – ликующе вскричал Ламбар. – Чоп-чоп-чоп!

– Да, но где стоят пращники?

Снова подошел стражник, на этот раз с посланием:

– Александр, предоставь этого паренька мне. Царь, твой отец, зовет тебя.

Серые глаза Александра на мгновение задержались на лице посланного. Царский сын с неохотой поднялся:

– Хорошо. Не мешай ему делать все, что он захочет. Ты солдат, а не педагог. И не называй его «этот паренек». Если я признаю его ранг, то и ты вполне можешь.

Александр поднялся вверх по лестнице между мраморными львами, чтобы услышать великие вести из Дельф. Глаза Ламбара неотрывно следили за ним.

– Как жаль, – сказал Эпикрат, – что ты не можешь уделять музыке больше времени.

– Дни должны быть дольше, – вскричал Александр. – Почему нужно спать? Если бы я мог обходиться без сна!

– Ты увидишь, что мастерства это тебе не прибавит.

Александр похлопал по корпусу кифары с узорным инкрустированным орнаментом и колками из слоновой кости. Двенадцать струн ответили слабым вздохом. Мальчик скинул ремень, позволявший играть стоя (если кифарист сидел, тон менялся), и оперся о стол. Проверяя чистоту звука, он слегка пощипывал струны.

– Ты прав, – продолжал Эпикрат. – Почему нужно умирать? Если бы можно было обойтись без этого!

– Да, сон напоминает смерть.

– Надо же. Когда тебе двенадцать лет, времени в запасе еще очень много. Мне бы хотелось увидеть твое выступление на состязаниях. Может быть, имея перед собой такую цель, ты трудился бы усерднее… Я подумывал о Пифийских играх. Через два года ты будешь готов к ним.

– Какой возраст положен для юношей?

– Им не должно быть больше восемнадцати. Твой отец даст согласие?

– Нет, если я буду выступать только как музыкант. Я и сам не соглашусь, – сказал Александр. – Чего ты от меня хочешь, Эпикрат?

– Приучить тебя к дисциплине.

– Так я и думал. Но тогда я не смогу получать от музыки удовольствие.

Эпикрат привычно вздохнул.

– Не сердись, – сказал Александр. – К дисциплине меня приучает Леонид.

– Знаю, знаю. В твои годы у меня не было такого хорошего удара. Ты начал раньше и, скажу без ложной скромности, с лучшим учителем. Но ты никогда не станешь музыкантом, Александр, если будешь пренебрегать философией искусства.

– Для этого нужно, чтобы математика вошла в душу. У меня это никогда не получится, ты знаешь сам. И в любом случае я никогда бы не смог стать настоящим музыкантом. Я предназначен для иного.

– Почему бы не принять участие в играх? – вкрадчиво спросил Эпикрат. – И заодно в состязании музыкантов?

– Нет. Когда я был там, мне казалось, что нет на свете ничего более прекрасного. Но мы задержались после состязаний, и я познакомился с атлетами. Я увидел, кто они такие на самом деле. Я могу драться с мальчиками здесь, в Македонии, потому что мы все учимся быть мужчинами. Но те – всего лишь мальчики-атлеты. Часто они заканчивают выступать до того, как станут мужчинами, и даже в противном случае игры – вся их жизнь. Это все равно что быть женщиной для женщин.