Ромен Гари - Вино мертвецов

Симпатяга мертвец так глубоко вздохнул и с такой силой выдохнул, что весь скукожился и на секунду завис в своем мундире, точно пробка на волне.

– Ему конец! – обрадованно закричал Тюлип.

Но нет, не тут-то было.

Бош постепенно приобрел нормальные размеры и продолжил свой рассказ:

– Дон Торос замычал, поднялся на дыбы, заметался по залу, а из ноздрей со свистом вырывался пар, так что мигало пламя факелов. Потом остановился и сказал: “Сеньор! Над нашим родом тяготеет проклятие. Когда девица из нашего рода хочет вступить в брак, ее избранник должен сразиться с сильнейшими быками всей Испании. Если он выйдет победителем, то поведет невесту к брачному ложу, если же нет… ” Дон Торос замычал, поднялся на дыбы, заметался по залу, а из ноздрей со свистом вырывался пар, так что замигало пламя факелов. “Му-у! – продолжал он со слезами в голосе. – Что говорить… Пойдемте лучше, я покажу вам галерею предков”. Отвел меня в большую галерею и указал на стены. Гром и молния! Какое зрелище, майн гот! Никогда не забуду! Со всех сторон висят бычьи головы, уставились стеклянными глазами и угрожают острыми рогами! “Как видите, – дон Торос прошептал, – до сих пор судьба была неблагосклонна к нашему роду!” Тогда я поклонился дону, разметал пыль у его ног полями своего сомбреро, встал на одно колено и сказал: “Сеньор! Чтобы завоевать чистейший и прекраснейший цветок из всех, что испокон веков цвели под знойным небом Испании, я готов разорвать на кусочки сердца всех на свете быков!” – “Му-у! – заревел дон Торос. – Му-у!” И тяжело – вот так – вздохнул…

– Ему конец! – с надеждой закричал Тюлип.

Но нет, не тут-то было.

Бош постепенно приобрел нормальные размеры и продолжил свой рассказ:

– На следующий день… Гром и молния! Какое зрелище, майн гот! Никогда не забуду! Трибуны переполнены, шум, гул, гремит оркестр, а посреди арены – я, в одной руке красный платок, в другой шпага! Вокруг валяется двенадцать туш поверженных быков. И я стою, в одной руке шпага, в другой красный платок! Оркестр играет: тра-ла-ла-ла! Толпа кричит: “Оле! Оле! Оле!” Выходит бык. Видит меня – и уходит. Оркестр играет: тра-ла-ла-ла! Толпа кричит: “Оле! Оле! Оле!” Выходит бык. Видит: вокруг валяется двенадцать туш поверженных быков. Оркестр играет: тра-ла-ла-ла! Толпа кричит: “Оле! Оле! Оле!” Бык падает без чувств – его уносят. Но вдруг распахиваются ворота, и на арену врывается черная карета, запряженная шестеркой белоснежных лошадей! А в карете… Гром и молния! Какое зрелище, майн гот! Никогда не забуду! В карете вальяжно раскинулся бык – фрак, монокль в глазу, лоснящийся цилиндр на рогах, в одной руке длиннющий лаковый мундштук, в другой батистовый платочек. Оркестр молчит, толпа молчит, всё молчит. “Берегитесь! – кричит мне из ложи донья Инес. – Этот – самый опасный, и он меня любит”. А бык выходит из кареты и говорит: “Ха-ха! Ха-ха! Люпимый мой Инес! Рати твоих преграсных класс я упивать этот наклец, и у нас пудет много тетишек! Ха-ха-ха! Пудет, как я скасал!” И вот он вышел, снял цилиндр, вытащил монокль и точит перед боем рога. Небрежно спрашивает: “Ви котоф?” – “А вы себе уже носилки заказали?” – спрашиваю я. А он мне: “Ха-ха-ха! Это ваш последний шутка! Защищайтесь!” И – на меня! Оркестр играет: тра-ла-ла-ла! Толпа кричит: “Оле! Оле! Оле!” Бык летит на меня, я – в сторону, он пролетает мимо, я – хвать его за хвост. Он разорался: “Польно! Отпустите гвост!” Я его – бам! – и опрокидываю на спину! Оркестр играет: тра-ла-ла-ла! Бык ревет: “Кром и молния! Я буду крязный!” Тогда я поднимаю шпагу… “Оле! Оле! Оле!” – “Ой, мама ротный! Я пропал!” И вдруг… Какое зрелище, майи гот! Никогда не забуду! Ворота распахнулись, и на арену хлынуло целое стадо коров! Все шли на задних ногах, у всех из глаз катились слезы, и каждая несла в руках дрожащего теленочка. Коровы воют: “У-у-у! Пожалейте нашего супруга!” Телята воют: “У-у-у! Пожалейте нас, сироток!” А донья Инес кричит мне из ложи: “Не верьте! Это все подстроено! Он каждый раз такое вытворяет, когда чует, что дело плохо!” Тогда я – хоп! – вонзаю шпагу. Оркестр играет: тра-ла-ла-ла! Толпа кричит: “Оле! Оле! Оле!” А бык ревет: “Щёрт фозьми!” – и испускает дух. Вот так.

Симпатяга мертвец так глубоко вздохнул и с такой силой выдохнул, что весь скукожился и на секунду завис в своем мундире, точно пробка на волне.

– Паршивый враль! – вскричал Тюлип. – Знать тебя не хочу!

Он гордо отвернулся и, шатаясь, углубился в сумрачное подземелье.

А вслед ему неслось:

– И больше он не шевелился! Коровы орошали его тело слезами, телята лизали его в нос, но, убедившись, что он окончательно мертв, засунули в карету и повезли, а сами пошли следом, так что шествие растянулось на весь город. Вот так, вот так я и завоевал чистейший и прекраснейший цветок из всех, что испокон веков цвели под знойным небом Испании. Оле!

В конце рассказа бош прищелкнул пальцами.

И наступила тишина. Тюлип продвинулся еще немного ощупью.

– Позор! – вдруг выразительно произнес чей-то голос прямо над ухом у Тюлипа. Тюлипа вырвало от неожиданности, он зашатался на цыпочках и с трудом удержался на пороге чуланчика – о! он его тотчас узнал. Знакомые почтенные скелетины, дылда и коротышка, сидя на гробах друг напротив друга, с похвальным усердием терли грязными тряпками надтреснутые тарелки. И болтали, – вернее, говорила дылда, скрипучим и довольно неприятным голосом, а коротышка лишь вставляла негодующие реплики.

– Позор! – воскликнула она как раз в ту минуту, гневно обратив к небесам пустые глазницы.

– Согласна с вами на все сто, голубушка! – степенно поддержала ее дылда. – Но это еще не все! Куда там! Все только началось! Революции ей показалось мало. Она вошла во вкус! Повадилась являться по утрам полуголая и размалеванная, как шлюха, чтоб его раззадорить. И пристает к нему: “Хочу землетрясение! Настоящее! Сильное! Обалденное! Какого еще не бывало! Самое потрясное землетрясение! Ты ведь устроишь, милый? Подаришь своей маленькой пусечке всего одно землетрясеньице?”

– Позор! – угрюмо возмутилась коротышка.

– Ну да! А старик-то себе бороду двумя руками рвет да скулит по-собачьи: “Не могу, моя пусечка, птенчик мой, не могу! И так уж я себе испортил репутацию! Меня все презирают! Ненавидят! Ругают с утра до ночи! Никто, кроме священников – и то! – меня не уважает! Даже имя мое проклинают! Все! Все люди на свете! И правильно делают! Им, бедным, от меня одни несчастья! Сплошные гадости! То смерть, то голод! За что им все это, Фифи, мой птенчик! Вспомни хоть революцию на той неделе! Ты захотела – ты ее и получила! А наводнение! Погибла вся деревня! Пятьсот человек утонуло! И это не считая женщин и детей! А то крушение поездов… все в кровавое месиво!” А она: “Это было давно! Хочу еще! Хочу землетрясение! Большое! Грандиозное! Сильнейшее!” – и ножкой топает.