Габриэль Маркес - Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабушке (сборник)

– Как это?

– Ты – порчун, у тебя на морде написано.

Она отстранила его, не касаясь рукой, и пропустила следующего солдатика.

– Давай ты, драгун! – сказала она, добродушно улыбаясь. – И не особо задерживайся. Родина тебя ждет.

Солдат не успел войти, как тут же вышел, потому что Эрендира взмолилась, чтобы позвали бабушку. Бабка повесила на руку корзину с деньгами и скрылась в палатке, где было тесно, но опрятно, прибрано.

В глубине на походной раскладушке пластом лежала измученная, измазанная солдатским потом Эрендира, которую била мелкая дрожь.

– Бабушка, – прорыдала она. – Я умираю.

Бабушка тронула внучкин лоб и, убедившись, что жара нет, принялась ее утешать:

– Да осталось всего ничего. Не больше десятка.

Эрендира не заплакала, нет, она завыла, как загнанный зверек. И старуха, сообразившая, что девочка перешла за грань мучительного страха, стала ласково гладить ее по голове, приговаривая:

– Ну-ну, будет, будет. Беда в том, что ты еще малосильная. Умойся лучше шалфейным отваром, это кровь освежает.

Когда Эрендира затихла, бабушка вышла на улицу и вернула солдату деньги.

– На сегодня все, ребята! – сказала она. – Завтра к девяти – пожалуйста.

Солдаты и штатские, сломав очередь, разразились криками. Бабка, не убоявшись, решительно замахнулась своим жезлом на возмущенных клиентов.

– Ах вы изверги! Аспиды ненасытные! – надрывалась она. – Вы что думаете, она у меня железная? Вас бы на ее место! Кобели поганые! Выползки безродные!

Ей в ответ понеслась брань, куда более сочная, но она сумела взять верх над бунтовщиками и, опираясь на грозный жезл, не отходила от двери, пока не унесли лотки с фритангой и столики с лотереей. Старуха направилась было в палатку, как вдруг заметила Улисса, одиноко стоявшего в темноте безлюдного пустыря, где только что орали разъяренные клиенты; юноша, окаймленный зыбким ореолом, как бы выступал из ночного мрака в дивном сиянии собственной красоты.

– Ну а ты? – спросила бабка. – Где забыл свои крылья?

– Крылья были у моего дедушки, – ответил Улисс с детской простодушностью. – Только никто не верит.

Зачарованная бабушка глядела на него неотрывно.

– Лично я – верю, – сказала она. – Приходи утром с крыльями.

И вошла в палатку, оставив плененного страстью Улисса у дверей.

Эрендире немного полегчало после купанья. Перед тем как лечь, она надела коротенькую вышитую сорочку, но, вытирая волосы, все еще глотала слезы. Меж тем бабушка уже спала мирным сном.

И вот тут из-за спинки кровати медленно выросла голова Улисса. Эрендира увидела жаркие прозрачные глаза, но, прежде чем выговорить слово, утерла полотенцем лицо, думая, что это привиделось. Когда Улисс хлопнул ресницами, Эрендира еле слышно спросила:

– Ты кто?

Улисс приподнялся.

– Меня зовут Улисс, – сказал он. И, протянув украденные банкноты, добавил: – Вот они, деньги.

Эрендира оперлась обеими руками о кровать и, приблизив свое лицо к лицу Улисса, заговорила так, словно затеяла с ним веселую ребячью игру.

– Ишь какой! Встань-ка в очередь, – сказала.

– Я всю ночь простоял, – сказал он.

– А-а… Значит, жди до утра, – сказала девочка. – Мне знаешь как больно! Будто все почки отбиты…

В эту минуту во сне заговорила бабка.

– Вот уже двадцать лет, как не было дождя, – забормотала, – а тогда была такая страшная гроза, что ливень смешался с морской водой, и наутро, когда мы проснулись, в доме было полно рыб и ракушек, и твой дед, Амадис, царство ему небесное, своими глазами видел, как по воздуху проплыл светящийся спрут.

Улисс сразу спрятался за спинку кровати. Но Эрендира улыбнулась лукаво.

– Да не бойсь, – сказала. – Бабушка во сне говорит что ни попадя, но она не проснется, даже если земля дрогнет.

Улисс снова вырос из-за кровати. Эрендира, посмотрев на него с веселой ласковой улыбкой, быстро убрала с циновки несвежую простыню.

– Ну-ка, – сказала, – помоги мне сменить постель.

Улисс смело вышел из-за кровати и взял простыню за оба конца. Простыня была куда шире циновки, и Эрендире с Улиссом не сразу удалось сложить ее. Занимаясь простыней, они каждый раз приближались друг к другу.

– Мне до смерти хотелось тебя увидеть, – сказал он. – Кругом говорят, что ты невиданная красавица, и это – правда!

– Но я скоро умру, – сказала девочка.

– Моя мама говорит, что те, кто умрет в пустыне, попадут в море, а не на небеса, – сказал Улисс.

Эрендира свернула грязную простыню и положила чистую, выглаженную.

– А я не знаю, какое оно, море…

– Оно как пустыня, но из воды, – сказал Улисс.

– Значит, там нельзя ходить?

– Мой папа знал одного человека, который ходил по воде, – сказал Улисс, – но это было давным-давно.

Эрендира слушала как зачарованная, хотя ее клонило в сон.

– Приходи рано утром и будешь первым, – сказала.

– Мы с отцом уезжаем на рассвете, – сказал Улисс.

– И больше не вернетесь?

– Кто знает, когда, – ответил юноша. – Мы тут совсем случайно, потому что сбились с дороги на границу.

Эрендира задумчиво глянула на спящую бабушку.

– Ладно, – сказала, – давай деньги.

Улисс протянул ей все бумажки. Эрендира сразу легла на постель, но Улисс не тронулся с места. В самую ответственную минуту он оробел и не мог унять дрожь.

Эрендира потянула его за руку, но тут поняла, что с ним случилось. Ей хорошо был знаком этот страх.

– Ты в первый раз? – спросила.

Улисс не ответил, лишь улыбнулся потерянно и виновато.

– Дыши глубже, – сказала Эрендира. – Такое бывает поначалу, а потом хоть бы что.

Она уложила его рядом и, раздевая, успокаивала, как ребенка.

– А звать тебя как?

– Улисс.

– Не наше имя, вроде как у гринго…

– Нет, как у одного мореплавателя.

Сняв с Улисса рубашку, Эрендира покрыла его грудь быстрыми поцелуями и принюхалась к коже.

– Ты будто из золота, – удивилась. – А пахнешь какими-то цветами.

– Нет, наверно, апельсинами, – сказал Улисс и, сразу успокоившись, улыбнулся загадочно. – Птицы – это для отвода глаз, – добавил, – а на самом деле мы контрабандой возим через границу апельсины.

– Разве апельсины – контрабанда?

– Наши – да! – сказал Улисс. – За каждый платят пятьдесят тысяч песо.

Эрендира впервые рассмеялась за такое долгое время.

– Что мне больше всего нравится в тебе, – сказала, – это как ты всерьез рассказываешь такие небылицы.

Она вдруг оживилась, сделалась разговорчивой, будто этот невинный юноша враз сумел изменить не только ее настроение, но и склад характера.

Бабушка, в самой близи от роковой встречи, по-прежнему говорила во сне.

– И вот в первых числах марта тебя принесли домой, – бормотала, – ты походила на ящерку, завернутую в пеленки. Амадис, твой отец, еще молодой и красивый, так ликовал в тот день, что велел нагрузить цветами двадцать телег. Он ехал по улицам, крича от радости и разбрасывая эти цветы, отчего весь городок стал золотистым, как море.