Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)

И вот мы, как все, кто имеет возможность, живем в разных комнатах. Дверь между комнатами заколочена, два разных выхода на разные улицы.

Вставать не хотелось. Время катилось пусто, ничего в себе не содержа. Оно слабо сипело. И было вино, но пить не хотелось. Тут еще вдруг жаром обдало. Заболеваю? Ладно, отлежусь. Как вдруг холодом обдало. С чего бы? Посмотрел в окно: похолодало, что ли? Вот это да, снегу навалило. Сползает с крыш, ссыпается с ветвей.

Землеройка постучала в стену.

– Ты слышал?

– Что слышал?

– Про женщину?

– Про какую женщину? Я болен.

– Ну, про ту, которая все видела!

– Что видела?

– Ты что, ничего не знаешь?

– Я не понимаю через стенку!

– Быстро выходи на улицу! Женщина видела инопланетян, пришельцев! В сигарообразном аппарате! Он опускался – жаром полыхнул! А улетал – наоборот…

Действительно, что-то странное. Вышел. На улице, что удивительно, было людно. Но никто никуда не шел, все стояли, смотрели вверх. Все выползли на улицы! А то встречаются только в голых магазинах. Сколько, оказывается, населения в городе! А картошку из деревни убрать и привезти себе же некому. Никто ничего не хочет делать. Проживем без картошки. И никак не выбраться из кризиса. Это и не кризис уже, а просто мы так живем.

Это все сказывается даже на так называемой единственной любви. Как, например, у Грина. Вот вам вопрос: люблю я Землеройку? Каждый раз она меня удивляет, какое у нее молодое тело. Но это все равно не Грин. И, кстати, тогда возникает другой вопрос. А она как? Может быть, я у нее за неимением лучшего?

И Очковый здесь. Выгнутый, энергичный. За ним отрядик торгованов. Тоже смотрят вверх, чего-то ждут. Самого-то главного начальства нет, наверно, тоже смотрят из окон – неизвестно еще, чем все обернется.

Землеройка была возбуждена, она прямо парила.

– Даже если это ерунда, все равно интересно! Но это не ерунда! Я знаю эту женщину! Шла на хутор к родственникам, как вдруг ее прямо жаром обдало. И спускается сигарообразный объект! И выходят существа, похожие на людей, только лица плоские. Она сначала испугалась, но они ее успокоили каким-то своим способом. Тогда она стала задавать разумные вопросы, учительница начальных классов. «Есть ли жизнь помимо Земли»? Отвечают телепатически, она все понимает. «Есть, только в другой галактике». Спрашивает: «На каком горючем вы прилетели?» Они не поняли, что такое горючее. «С какой целью вы сюда прибыли?» Оказывается, следить за нами, в случае чего помочь. Так поговорили, забрались в свой аппарат и быстро поднялись обратно. А ее холодом обдало. Кстати, всех холодом обдало. Снег, это тебе ничего не говорит? Они часть земной энергии с Земли захватили, для взлета!

Спорить было скучно. Подумалось: может, и правда был какой-то неопознанный предмет. В газетах пишут, то там видали, то тут видели. Может быть, и правда какие-то человекоподобные. Вышли из своей тарелки, огляделись (если у них есть глаза) – и каково же было их удивление! Земля к весне оголилась, завалы мусора; некрасивые дома с прихлопнутыми ставнями, мелкая илистая речка, торговище, шайка Одноухого… Что они здесь услышали (если у них есть уши)? Скучные, бескровные, тщетные слова… А у них все это было уже давным-давно, в ихнюю первобытную эпоху. Махнули рукой (если у них есть) и улетели обратно без желания вмешиваться.

Ленинград

1989

Все с ума посходивши. Все с ума посходивши. Все с ума посходивши. Все посходивши с ума. Проба пера.

Рыба теперь гниет не только с головы, но и с хвоста.

Все больше вампиров, все меньше доноров, нехватка крови.

Любящие люди сосут нас больше, чем остальные. За это и любят.

Прежде Россия славилась пушниной, лесом и бабами. Теперь бабы стали деловые, волевые. Прежде, когда становилось постыло, все могла заменить одна женщина. Теперь эту одну найти невозможно. Может быть, потому, что глаз пригляделся, чувства притупились, бдительность ослабла. Если мелькнет такая, ты ее и заметить не успеешь.

Да и мужики. Тех, кто не мог жениться (война), сменили те, кто не хочет жениться. Еще чего, взваливать на себя? Хватит и без того.

У интеллигенции вместо идей и страстей – сплетни. Называется информация.

В искусстве размножились дегустаторы. Этак, язычком: ц… ц… – устарело это, сейчас нужно вот что… Прежде сверху указывали, каким и только каким должно быть искусство. Теперь прогрессивные дегустаторы решают, каким и только каким оно должно быть. Одноместный трамвай.

Сейчас, например, надо, чтобы было страшно . В черных машинах, в бежевых дубленках приезжают посмотреть спектакль из жизни коммунальных квартир, из жизни насекомых.

Правда, война была все же страшней, чем даже такой театр.

Время – само время насколько стало умней! Так высветило нашу глупость. И в мыслях и в разговорах стало возможно все. Почти. Только понимаем мы теперь еще больше, чем…

Для нас, учеников тридцать третьей школы роно на Первой Мещанской, предвоенные годы были безоблачны. Было уже ясно, что мировая революция не за горами, хотя немного и удивляло, что это там рабочий класс медлит.

Как хорошо однажды понять, что ты – человек прошлого. Знакомые думают, что они знают тебя, а на самом деле они помнят тебя. Женщины прошлого красивы, деревья прошлого густы. Переулки прошлого, праздники прошлого, дожди прошлого, книжки прошлого… Стать человеком прошлого в старости – поздно: когда ничего нет в настоящем, то и прошлое не поможет. Но сейчас, когда можно еще жить настоящим, хорошо бы не зависеть от него. Да и от прошлого можно не зависеть. Каким я его вспомню, таким оно и вспомнится.

Когда мы влюблялись, не казалось ли нам, что это – на всю жизнь? Сколько раз мы ошибались в этом. Когда мы переходили на новую работу, не радовались ли мы обилию новых людей, новой жизни, не похожей на прежнюю? А когда мы привыкали к этим людям, как разочаровывались. Сначала в этом человеке, затем в том, как стали безразличны многие, а другие остались такими же незнакомыми, как прежде. И только несколько человек, а когда мы немолоды – один или двое, оставались нам друзьями. Так мало…

Сын спросил: «У тебя так бывает? Вот ты знаешь, впереди будет что-то хорошее. А что хорошее – никак не вспомнить. Но что-то хорошее будет». Было у меня так, было. Очень давно. Теперь же наоборот: знаю, что впереди что-то плохое. А что именно, точно не знаю.

Началось с того, что однажды утром, когда, как обычно, одолевали черные мысли, я, чтобы снять напряжение, принял рюмашку-другую. Что неожиданно толкнуло меня к пишущей машинке. И вот, стал выстукивать отдельные соображения и воспоминания. С тех пор и пишу это преимущественно в нетрезвом состоянии.