Андрей Битов - Нулевой том (сборник)

День был большой. Его было не вспомнить. Он начинался где-то бесконечно далеко в памяти и все же кончался. Не было событий, не было суеты, не было судорог, спешки и жадности.

Был день. Он был прожит.

Большой день.

…Иногда особое состояние посещает человека. Это как итог, как высшая точка чего-то, давно и незаметно росшего и зревшего внутри. Это состояние какой-то особой полноты, спокойной и глубокой радости, доброты к окружающему и понимания его. Это прекрасный взлет. Он освещает человека изнутри. И вы всегда, если знаете, что это такое, увидите этот свет на лице человека, особую печать. Это состояние длится, но, к сожалению, проходит. И идет та же жизнь. Но, с другой стороны, она не может уже быть той же, раз человек знал такое состояние: человек уже другой. Да оно и повторяется. И имеет то достоинство, что оно каждый раз – в первый раз.

Когда оно наступает, ты ощущаешь его всей душой, всем мозгом, всем телом. Что-то закручивается внутри, радостное и грустное, щемящее и теплое. Нервы напряжены, ноют плечи – тягостно и сладко. Это готовится, как взрыв. Вот огонь бежит по шнуру, ближе, ближе…

Это наивысшее человеческое счастье. Человек зарабатывает его. Долго и трудно. Можно очень долго не знать его. Прожить в суете, судорогах, в придуманных, не своих состояниях и в мелких сравнениях с самим собой строить понимание мира и иметь с ним мелкие и собственнические счета. Можно бегать, что-то делать, чаще не то, уставать, злиться, спорить и думать, что ты еще и не живешь вовсе, – и, таким образом, жить, и долго жить, – и вся твоя жизнь будет условна. Человек может прожить всю свою жизнь, и все будет серым для него. И земля, и деревья его – темны и мрачны.

И вдруг – вот это. Счастье, радость, грусть, понимание, доброта и непримиримость, спокойствие и поиск, любовь, ясность, полнота жизни – состояние ясное, четкое, для которого почему-то нет слова в нашем языке.

Все открывается тебе. Запах леса, запах земли, запах большой воды и запах снега. И их вкус. Трещит кузнечик, пятна света под деревом и лес травы перед глазами. И их вкус, и их смысл.

Упасть лицом в траву – и лес травы перед глазами, и огромные в нем звери. И только это перед глазами – и целый мир в этом. А потом перевернуться на спину – и небо. Все – только небо. Трава и небо – мир мгновенный и мир вечный, мир ничтожный и мир бесконечный. И мир первый равен миру второму.

Мир – огромный. И что в нем – один человек?..

И мне кажется, значение одного человека в этом мире может быть измерено значительностью и числом таких его состояний. Это начало всего прекрасного, творческого в мире. Это такое индивидуальное и одинокое чувство, но именно оно роднит нас с миром. И оно же делает человека отличным от другого.

Утро – какое утро! – снег и темень. Ночь, а не утро. Только на два часа появится солнце. Словно и не взойдя, начнет садиться. И сядет. И снова ночь.

Колонна призывников шла по дороге. И если смотреть на них немного сверху и сбоку, то было видно, как покачивалась с каждым шагом колонна, как подпрыгивали при каждом шаге то одна голова, то другая и как подпрыгивали они все вместе, потому что шли не в ногу и построились произвольно, не по росту. Все были в серых задрипанных одеждах, с серыми маленькими котомками, потому что все равно будет форма, а если взять хорошие вещи – они испортятся, а так они долежат до «гражданки». И из-за того, что они были так одеты, все они были гораздо более одинаковые, чем на самом деле. Да так и должно быть: идет колонна… Шла колонна, и все были одинаковые, в серых задрипанных одеждах, с серыми маленькими котомками. И только один был в старинной, чуть не гоголевской шинели, почему-то ярко-красной, и другой нес здоровенный желтый чемодан. Шли, и если смотреть немного сверху и сбоку, то каждая голова подпрыгивала при каждом шаге, и все они подпрыгивали вместе, потому что шли они не в ногу и построились не по росту.

Марш был восемнадцать километров. Дорога шла лесом, но он только угадывался двумя темными массами по сторонам. Дорога была плотная, укатанная и попискивала под ногами, потому что был сильный мороз. Сначала холодно, колюче горели звезды. Потом они потускнели, ушли, и зажглись сполохи. Три аккуратных белых занавеса опустились с неба и так висели, изогнувшись красивыми складками. Эти занавесы, их складки, казалось, шевелились, по ним пробегали волны, словно там, высоко, их теребил ветер. Он теребил их все сильней, и они разгорались все ярче странным, неверным светом.

А внизу, где шла колонна, было тихо. Лес стоял тихий, двумя темными массами слева и справа, и только попискивал под ногами укатанный наст дороги.

Колонна шла быстро, все разогрелись, и мороза словно бы не было. Дорога то спускалась, то поднималась, но понять это можно было только по ощущению в ногах и в наклоне тела, потому что в колонне, да еще ночью, дороги не видишь. Когда дорога поворачивала, занавесы сполохов разворачивались тоже, и тем более переменчивой казалась их игра.

Шли долго, и уже не ощущалось время: минута ли, час ли…

Справа стало светлеть, и тогда оказалось, что лес был слева от дороги, и то чахлый, кривой, и за ним поднимались холмы, а справа была ровная снежная гладь до самого горизонта. А горизонт был прочерчен ровной ярко-красной линией. В одном месте эта линия утолщалась и краснела все сильней, и там обозначился краешек солнечного диска. Он был очень красный, и смотреть на него было не больно.

Совсем просветлело, и тогда стал виден мороз. Он носился в воздухе искристыми иголками. Воздух был сухой, крепкий, видимый, и про него уже нельзя было сказать, что он – пустота.

И оттого, что мороз стал виден, он стал будто сильнее, защипал нос, щеки и лоб, и колонна прибавила шагу.

Солнце медленно, с трудом выползло над горизонтом и наконец словно вывалилось над горизонтом и повисло, отдаленное от земли тоненькой полоской неба. Повисло, непомерно большое и красное.

Дорога попискивает под ногами. Идет колонна, и все в колонне, если смотреть немного сверху и сбоку, совсем-совсем одинаковые. Тем более если стоять, а они идут, удаляются. Да еще впереди повисло непомерно большое и красное солнце. А оно хоть и совсем неяркое, но на фоне его фигурки в колонне становятся совсем черными, да еще колонна идет, удаляется, и шеренги сливаются. Если стоять и смотреть немного сверху и сбоку…

Но нет. Еще можно разглядеть… Посмотрите. Вон там, в колонне, со всеми, в третьей шеренге с конца, второй справа… Уже совсем маленькая фигурка… Уходит со всеми Кирилл Капустин, славный такой человек. Не низкий и не высокий. Не красавец и не урод. Не толстый и не худой. Не сильный и не слабый. Не умный и не дурак. С достоинствами и недостатками. Большой и маленький. Единственный и многий.