Вирджиния Вулф - Волны. Флаш

© Перевод. Е. Суриц, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2022

СОЛНЦЕ еще не встало. Море было не отличить от неба, только море лежало все в легких складках, как мятый холст. Но вот небо побледнело, темной чертой прорезался горизонт, отрезал небо от моря, серый холст покрылся густыми мазками, штрихами, и они побежали, вскачь, взапуски, внахлест, взахлеб.

У самого берега штрихи дыбились, взбухали, разбивались и белым кружевом укрывали песок. Волна подождет-подождет, и снова она отпрянет, вздохнув, как спящий, не замечающий ни вдохов своих, ни выдохов. Темная полоса на горизонте постепенно яснела, будто выпадал осадок в старой бутылке вина, оставляя зеленым стекло. Потом прояснело все небо, будто тот белый осадок наконец опустился на дно, или, может быть, это кто-то поднял лампу, спрятавшись за горизонтом, и пустил над ним веером плоские полосы, белые, желтые и зеленые. Потом лампу подняли выше, и воздух стал рыхлым, из зеленого выпростались красные, желтые перья и замерцали, вспыхивая, как клубы дыма над костром. Но вот огненные перья слились в одно сплошное марево, одно белое каление, кипень, и он сдвинул, поднял тяжелое, шерстисто-серое небо и обратил миллионами атомов легчайшей сини. Понемногу стало прозрачным и море, оно лежало, зыбилось, посверкивало, подрагивало, пока не стряхнуло все почти полосы темноты. А державшая лампу рука поднималась все выше, все выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом все море вокруг.

Свет охлестнул деревья в саду, вот один листок стал прозрачным, другой, третий. Где-то в вышине чирикнула птица; и все стихло; потом, пониже, пискнула другая. Солнце сделало резче стены дома, веерным краем легло на белую штору, и под лист у окошка спальни оно бросило синюю тень – как отпечаток чернильного пальца. Штора легонько колыхалась, но внутри, за нею, все было еще неопределенно и смутно. Снаружи без роздыха пели птицы.

– Я вижу кольцо, – Бернард говорил. – Оно висит надо мной. Дрожит и висит такой петлей света.

– Я вижу, – Сьюзен говорила, – как желтый жидкий мазок растекается, растекается, и он убегает вдаль, пока не наткнется на красную полосу.

– Я слышу, – Рода говорила, – звук: чик-чирик; чик-чирик; вверх-вниз.

– Я вижу шар, – Невил говорил, – он каплей повис на огромном боку горы.

– Я вижу красную кисть, – Джинни говорила, – и она перевита вся золотыми такими ниточками.

– Я слышу, – Луис говорил, – как кто-то топает. Огромный зверь прикован за ногу цепью. И топает, топает, топает.

– Смотрите – там, на балконе, в углу паутина, – Бернард говорил. – И на ней водяные бусины, капли белого света.

– Листы собрались под окном и навострили ушки, – Сьюзен говорила.

– Тень оперлась на траву, – Луис говорил, – согнутым локтем.

– Острова света плывут по траве, – Рода говорила. – Они упали с деревьев.

– Глаза птиц горят в темноте между листьев, – Невил говорил.

– Стебли поросли жесткими такими короткими волосками, – Джинни говорила, – и в них позастряли росинки.

– Гусеница свернулась зеленым кольцом, – Сьюзен говорила, – вся-вся в тупых ножках.

– Улитка перетаскивает через дорогу свой серый тяжелый панцирь и приминает былинки, – Рода говорила.

– А окна то загорятся, то гаснут в траве, – Луис говорил.

– Камни мне холодят ноги, – Невил говорил. – Я каждый чувствую: круглый, острый, – отдельно.

– У меня все руки горят, – Джинни говорила, – ладошки только липкие и мокрые от росы.

– Вот крикнул петух, будто красная, тугая струя вспыхнула в белом приплеске, – Бернард говорил.

– Птицы поют, – вверх-вниз, туда-сюда, повсюду, везде качается гомон, – Сьюзен говорила.

– Зверь все топает; слон прикован за ногу цепью; на берегу топает страшный зверь, – Луис говорил.

– Гляньте на наш дом, – Джинни говорила, – какие белые-белые от штор у него все окошки.

– Уже закапала холодная вода из кухонного крана, – Рода говорила, – в таз, на макрель.

– Стены пошли золотыми трещинами, – Бернард говорил, – и тени листьев легли синими пальцами на окно.

– Миссис Констабл сейчас натягивает свои толстые черные чулки, – Сьюзен говорила.

– Когда поднимается дым, это значит: сон кучерявится туманом над крышей, – Луис говорил.

– Птицы раньше пели хором, – Рода говорила. – А теперь отворилась кухонная дверь. И они сразу прыснули прочь. Будто кто горстку зерен швырнул. Только одна поет и поет под окном спальни.

– Пузыри зарождаются на дне кастрюли, – Джинни говорила. – А потом они поднимаются, быстрей, быстрей, такой серебряной цепью под самую крышку.

– А Бидди соскребает рыбьи чешуйки на деревянную доску щербатым ножом, – Невил говорил.

– Окно столовой стало теперь темно-синее, – Бернард говорил. – И воздух трясется над трубами.

– Ласточка пристроилась на громоотводе, – Сьюзен говорила. – И Бидди плюхнул на кухонные плиты ведро.

– Вот удар первого колокола, – Луис говорил. – А за ним и другие вступили; бим-бом; бим-бом.

– Смотрите, как бежит по столу скатерть, – Рода говорила. – Сама белая, и на ней кругами белый фарфор, и серебряные черточки возле каждой тарелки.

– Что это? Пчела жужжит у меня над ухом, – Невил говорил. – Вот она, здесь; вот она улетела.

– Я вся горю, я трясусь от холода, – Джинни говорила. – То это солнце, то эта тень.

– Вот они все и ушли, – Луис говорил. – Я один. Все пошли в дом завтракать, а я один, у забора, среди этих цветов. Еще самая рань, до уроков. Цветок за цветком вспыхивает в зеленой тьме. Листва пляшет, как арлекин, и прыгают лепестки. Стебли тянутся из черных пучин. Цветы плывут по темным, зеленым волнам, как рыбы, сотканные из света. Я держу в руке стебель. Я – этот стебель. Я пускаю корни в самую глубину мира, сквозь кирпично-сухую, сквозь мокрую землю, по жилам из серебра и свинца. Я весь волокнистый. От малейшей зыби меня трясет, земля мне тяжко давит на ребра. Здесь, наверху, мои глаза – зеленые листья, и они ничего не видят. Я мальчик в костюме из серой фланели, с медной застежкой-змейкой на брючном ремне. Там, в глубине, мои глаза – глаза каменного изваяния в нильской пустыне, лишенные век. Я вижу, как женщины бредут с красными кувшинами к Нилу, вижу раскачку верблюдов, мужчин в тюрбанах. Слышу топот, шорох, шелест вокруг.

Здесь Бернард, Невил, Джинни и Сьюзен (но только не Рода) запускают рампетки в цветочные клумбы. Сбривают рампетками бабочек с еще сонных цветов. Прочесывают поверхность мира. Трепет крылышек надрывает сачки. Они кричат: «Луис! Луис!», но они меня не видят. Я спрятан за изгородью. Тут только крошечные просветы в листве. О Господи, пусть они пройдут мимо. О Господи, пусть вывалят своих бабочек на носовой платок на дороге. Пусть пересчитывают своих адмиралов, капустниц и махаонов. Только бы меня не увидели. Я зеленый, как тис, в тени этой изгороди. Волосы – из листвы. Корни – в центре земли. Тело – стебель. Я сжимаю стебель. Капля выдавливается из жерла, медленно наливается, набухает, растет. Вот розовое что-то мелькает мимо. Между листьев заскальзывает быстрый взгляд. Меня опаляет лучом. Я мальчик во фланелевом сером костюме. Она меня нашла. Что-то ударило меня в затылок. Она поцеловала меня. И опрокинулось все.