Арчибальд Кронин - Испанский садовник. Древо Иуды

Наступила тишина. Лицо консула окаменело. Послать Николаса к местной шпане, как же! И только священный долг гостеприимства не позволил ему дать волю негодованию.

«По-моему, все прошло как нельзя лучше», – простодушно подумал Элвин. Они с Кэрол немного поговорили с Николасом, а потом он с почтительным видом взглянул на часы:

– Не смеем больше злоупотреблять вашим временем, сэр. Нам пора.

Они собирались встать, когда со двора донесся звук шагов, и Николас, уже некоторое время с ожиданием оглядывавший сад, вдруг утратил озабоченное выражение, которое сохранял на лице почти все это время.

– Смотрите! – воскликнул он. – Вот он! Я знал, что он что-нибудь поймает. – И прежде чем отец смог его остановить, он возбужденно замахал рукой, подзывая Хосе: – Сюда, сюда! Хосе, мы здесь!

Все удивленно замолчали. Консул, нахмурившись, выпрямился.

– В чем дело, Николас? Сейчас же успокойся! – резко произнес он, но было слишком поздно.

Со стороны конного двора, где он остановился, не решаясь двинуться дальше, Хосе, скромно, но с победной улыбкой на лице, направился к ним. В воскресном костюме, с прямо сидящей на голове каталонской шапочкой он нес что-то, завернутое в листья ивы.

Не веря своим глазам, плотно сжав губы, Брэнд смотрел на приближавшегося юношу, так неожиданно возникшего по призыву его сына. Что он делает здесь в воскресенье, в такое время? Консула пробрал озноб. А тут еще Николас подпрыгивает на стуле и кричит в присутствии гостей:

– Ура, Хосе! Вот здорово!

– Успокойся же наконец! – тихо и строго повторил Брэнд.

Хосе уже подошел к беседке. С легким поклоном, как какой-нибудь деревенский матадор, он снял свою нелепую шапку и сунул под мышку. Улыбнувшись Николасу, он устремил серьезный и умиротворяющий взгляд на консула.

– Прошу прощения за беспокойство, сеньор, – начал он. – Я принес вам скромный дар. Цветы были не мои, и я не должен был их срывать, прошу меня простить за это. Но эта рыба моя, сеньор, и я прошу вас ее принять.

Развернув листья ивы, он не без гордости продемонстрировал две отличные форели, толстые, в розовую крапинку, лежащие рядышком на веточках дикой мяты.

Консул оставался неподвижен, зато Николас, подавшись вперед, возбужденно жестикулировал:

– Какая красота, Хосе! И такие большие! Ты поймал их в мельничном пруду или выше, в быстрой воде? Ну рассказывай же!

Хосе, будто только сейчас осознав, что все на него смотрят, покраснел и переступил тяжелыми, бронзовыми от желтой пыли башмаками с темными от пота заломами.

– В быстрой воде, – ответил он Николасу с улыбкой и добавил, будто поясняя остальным: – Я хожу на Аренго. Это ручей высоко в горах. Видели бы вы, как там красиво – вода как хрусталь! Но поймать форель очень трудно. Я целое утро там просидел и только перед самым уходом поймал их, каждая больше килограмма. – Он обратил потеплевший взгляд на консула и смахнул испарину с верхней губы. – Они совсем свежие, сеньор. Вам понравится.

Харрингтон Брэнд сидел, положив руки на стол, и не шевелился. Он напоминал статую – возможно, статую великого человека – на городской площади. Лицо тоже приобрело мраморную твердость, но под ней кровь, стучавшая в висках, казалось, превратилась в желчь.

– Сожалею, – наконец выдавил он, – я не ем форели. А для моего сына это слишком жирная пища.

– Но это же белая форель, сеньор! Настоящая горная форель… – растерялся Хосе. – Очень вкусная и нежная…

– Спасибо, не надо. Может быть, вы хотите взять? – с ледяной учтивостью обратился консул к своим гостям.

– Нет-нет, – поспешил ответить Элвин Деккер, испытывая неловкость.

– Тогда отнесите рыбу на кухню. – Консул окинул потемневшее лицо Хосе холодным взглядом, но не смог сдержать презрительную усмешку и легкую дрожь в голосе. – Слуги найдут ей применение.

– Папа, нет! – испуганно вскрикнул Николас. – Хосе принес форель для нас!

– Ты на диете. Тебе ее нельзя.

Глаза мальчика наполнились слезами.

– Ну, папа…

– Довольно! – резко оборвал консул. – А теперь, сделай милость, парень, оставь нас.

Последовало короткое молчание. Хосе с усилием выпрямился, словно преодолевая внезапную слабость. Когда он попытался заговорить, у него перехватило дыхание, но, несмотря на это, его простые слова были полны достоинства.

– Прошу прощения, что рассердил вас, сеньор. Я встал сегодня затемно и прошел двенадцать километров, чтобы поймать для вас эту рыбу. – Его смуглое лицо залила бледность, темные глаза вспыхнули. – Мне следовало знать, что она недостаточно для вас хороша. Позвольте мне забрать ее домой. Мы очень бедны, сеньор, семья большая, всех нужно накормить, эта форель будет нам очень кстати.

Он прикрыл рыбу листьями и, церемонно поклонившись, ушел. У Николаса закололо в боку. Крепко сжав кулаки, он заорал:

– Не расстраивайся, Хосе! Съешьте их на ужин. И смотри, чтобы старому Педро тоже досталось!

Когда Хосе скрылся из виду, мальчик встал и, едва слышно попросив его извинить, опрометью бросился в свою комнату.

Только благодаря собственной гордости консулу удалось овладеть ситуацией. Несмотря на бушующие в нем эмоции, он шутливо пожал плечами и спокойно обратился к гостям:

– Современные дети непредсказуемы. – Он удивленно улыбнулся. – Чем глупее слуги, тем сильнее Николас им сочувствует.

Тщательно подбирая фразы, он быстро заставил гостей хохотать над историей о другом тупице-слуге, которого ему пришлось терпеть, – вспыльчивом неаполитанце, служившем прежде корабельным коком и имевшем привычку держать в кладовке попугая. Провожая гостей к машине, консул также не утратил самообладания и ничем не выказал терзавшего его смятения чувств.

Машина отъехала, а он продолжал стоять со сдвинутыми бровями, вперив невидящий взгляд в возносящиеся к небесам голубые горы, омываемые хрустальными водами Аренго и окутанные вечным туманом.

Наутро Брэнд спустился к завтраку рано. Вопреки опасениям провести ночь без сна, спал он на удивление крепко. Гарсиа подал кофе и фрукты, аппетитно уложенные на серебряном блюде, и молча и бесстрастно остался стоять поодаль, демонстрируя готовность услужить. И теперь, учитывая сдержанность дворецкого, его скрытную и отстраненную манеру, столь подходящую для службы в «лучших домах», где ему, без сомнения, доверяли много секретов исключительно для того, чтобы запечатать их этими непроницаемыми губами, консул решил ему довериться:

– Гарсиа, я хочу вас кое о чем спросить.

Дворецкий, непроницаемый и бесстрастный, шагнул вперед.

– Это касается Хосе, нового садовника, – нарочито небрежно, помешивая при этом кофе, сказал Брэнд. – Приходилось ли вам когда-нибудь видеть, что он разговаривает с моим сыном?