Альфред Дёблин - Берлин, Александрплац

Франц Биберкопф сел со своим приятелем Мекком за стол, за которым сидело уже несколько громко переговаривавшихся мужчин, и стал ждать открытия собрания. Мекк заявил: «Ты не ходишь отмечаться на бирже труда и не работаешь на заводе, а для земляных работ слишком холодно. Самое лучшее – торговать. В Берлине или в провинции. По выбору. Это человека прокормит». – «Осторожно. Как бы вас не задеть!» – крикнул кельнер. Приятели заказали пива. В ту же минуту наверху, над ними, раздались шаги, это господин Вюншель, управляющий с первого этажа, побежал в скорую помощь – с его женой обморок. Тогда Мекк снова заявил: «Пускай я не я буду, но ты только взгляни на этих людей. Какой у них вид, а? Разве похоже, что они голодают? И разве это не порядочные люди?» – «Готлиб, ты знаешь, что, когда дело касается порядочности, я не терплю шуток. Скажи мне, положа руку на сердце: приличное ли это занятие или нет?» – «Да ты погляди на этих людей. Что мне еще говорить? Первый сорт, ты только погляди». – «Мне главное – дело, чтоб это было что-нибудь солидное, – понимаешь? – солидное». – «Чего уж солиднее! Подтяжки, чулки, носки, передники, в крайнем случае – головные платки. Прибыль зависит от умения дешево закупить».

На трибуне какой-то горбатый человечек говорит о франкфуртской ярмарке. Следует самым решительным образом отсоветовать иногородним принимать в ней участие. Ярмарка расположена в очень неудачном месте. В особенности плохо приходится горшечному торгу. «Милостивые государыни и милостивые государи и дорогие коллеги! Кто побывал на горшечном торге во Франкфурте в прошлое воскресенье, может вместе со мною высказаться за то, что таких вещей требовать от публики нельзя». Готлиб подтолкнул Франца: «Это он про франкфуртскую ярмарку. Ты ведь туда все равно не поедешь». – «Ничего, он хороший человек, знает, чего хочет». – «Если кто знает Магазинную площадь во Франкфурте, то во второй раз туда не поедет. Это как пить дать. Это ж дрянь, настоящее болото. Затем мне хотелось бы высказаться, что франкфуртский магистрат тянул дело чуть ли не до самого срока открытия. А затем заявил в таком роде, что, значит, для нас – Магазинная площадь, а не Рыночная, как всегда. Почему? Потому, говорит, что на Рыночной площади бывает базар, а если и вы еще туда нагрянете, то получится затор движению. Это неслыханно со стороны франкфуртского магистрата, это просто оплеуха! Такие приводить мотивы! Четыре раза в неделю базар, а потому нам туда нельзя! Да почему именно нам? Почему не зеленщику или молочнице? Почему во Франкфурте не строят крытых рядов? С торговцами зеленью, фруктами и другими продуктами питания магистрат обращается не лучше, чем с нами. Нам всем приходится страдать от головотяпства магистрата. Но теперь довольно! Будет! Обороты на Магазинной площади были незначительны, овчинка выделки не стоила. Какому покупателю охота тащиться туда в дождь и слякоть? Наши товарищи, которые поехали, не выручили даже хотя бы на обратную дорогу. Железнодорожный билет, плата за место, плата за простой, подвоз, то да се. Кроме того, я особенно хотел бы высказаться и представить всему собранию, во Франкфурте уборные такие, что нет сил описать! Кому пришлось там побывать, тот может кой-что порассказать об этом. Подобного рода гигиенические условия недостойны большого города, и общественность должна это заклеймить где только возможно. Такие условия не могут привлекать посетителей во Франкфурт и приносят ущерб торговцам. А затем еще эти тесные помещения для торга: сидишь друг на дружке, как селедки в бочке».

После прений, в которых досталось и правлению за его бездеятельность, была единогласно принята следующая резолюция:

«Ярмарочные торговцы считают перенесение ярмарки на Магазинную площадь прямым для них оскорблением. Торговые обороты оказались значительно ниже таковых на прежних ярмарках. Магазинная площадь совершенно не подходит для устройства на ней ярмарки, так как она не в состоянии вместить все количество посетителей, а в санитарном отношении является позором для города Франкфурта-на-Одере, помимо того, что в случае пожара торговцы погибнут вместе со своим имуществом. Собравшиеся ожидают от городского магистрата перенесения ярмарки обратно на Рыночную площадь, так как только таким путем создается гарантия ее дальнейшего существования. Вместе с тем собравшиеся настаивают на снижении арендной платы за торговое место, так как при данных условиях они не смогут хотя бы приблизительно выполнить свои обязательства и вынуждены будут искать помощи общественной благотворительности» [130].

Биберкопфа неудержимо влекло к оратору. «Вот это, Мекк, человек, как будто созданный для сего мира». – «А ты попробуй поприжать его; может быть, что-нибудь тебе и перепадет». – «Этого ты не можешь знать, Готлиб. Помнишь, как меня евреи-то из беды вытащили? Ведь я уже и по дворам ходил, и Стражу на Рейне [131]пел – вот до чего у меня тогда в голове помутилось. А евреи меня выудили и рассказали мне разные истории. Слова, сказанные хорошим человеком, тоже хорошая штука, Готлиб». – «Ну да, история с этим поляком, Стефаном-то. Эх, Франц, у тебя в голове и сейчас еще винтика не хватает». Тот пожал плечами. «Дались тебе мои винтики, Готлиб. Нет, а ты стань на мое место, да потом уж и говори. Вон тот человечек, с горбом который, – хорош, я тебе говорю, первейшего сорта». – «Пусть будет по-твоему. Но только тебе бы лучше позаботиться о деле, Франц». – «Позабочусь, позабочусь, всё своим чередом. Я ведь от дела не отказываюсь».

Он встал, пробрался сквозь толпу к горбуну и почтительно обратился к нему за справкой. «Что вам угодно?» – «Да вот, хочу вас кое-что спросить». – «Прений больше не будет. Прения окончены. Будет с нас, сыты по горло. – Горбун был, видимо, раздражен. – Что вам, собственно говоря, нужно?» – «Я. Вот тут много говорилось о франкфуртской ярмарке, и вы прекрасно провели свое дело, за первый сорт. Это я и хотел вам сказать лично от себя. Я совершенно с вами согласен». – «Очень рад, коллега. С кем имею удовольствие?» – «Франц Биберкопф. Мне было очень приятно видеть, как вы справились со своей задачей и всыпали франкфуртцам». – «То есть магистрату». – «За первый сорт. Разделали их под орех. Они теперь и не пикнут. В эту дырку они во второй раз уж не полезут». Горбатый человек собрал бумаги и спустился с трибуны в прокуренный зал. «Очень приятно, коллега, очень, оч-чень приятно», – сказал он. Франц, сияя, расшаркался. «Так о чем же вы хотели справиться? Вы член нашего союза?» – «К сожалению, нет». – «Ну это мы сейчас устроим. Идемте за наш стол». И вот Франц сидит за столом президиума среди раскрасневшихся, разгоряченных голов, пьет, раскланивается, получил в конце концов на руки бумажку. Взнос он обещал уплатить первого числа. Попрощались за руку.