Георгий Владимов - Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

– Ну, может, десяток знают команд. Много, что ли, надо Ивану?

– А над этими немцами – кто?

– Другие немцы.

– А еще выше? Какой-нибудь генерал?

– Генерала я не видел, но, в общем, тоже фриц какой-то. Один раз, когда уже мы на позициях были, оберст приезжал инспектировать. По-нашему, полковник. Чего-то гавкал, но непонятно было, ругался он или, наоборот, хвалил.

– Значит, воюют, говоришь, – сказал генерал. – А обстановку знают они? Что окружение им готовится?

– Знают. Говорят об этом.

– Почему ж не уходят?

Десантник снова пожал плечами. Они как бы вспрыгивали у него – должно быть, сильно гуляли нервы.

– Так приказа же не было… Как отходить? Обязались приказы исполнять, если форму надели, иначе – «эршиссен», расстрел. Как немцам. Назад – ни пяди!

Генерал хотел спросить про заградительные отряды, о которых говорилось на политбеседах, но спохватился, что такой вопрос опасен для десантника, точнее – ответ на него, если окажется отрицательным.

– Значит, ждут приказа, а его все нет?

– Когда я уходил, все ждали – вот-вот. Но похоже, забыли про них – где-то там, на самом верху…

Вот это и была – и как проста! – вся «ловушка», уготованная братцем Эрихом. И это в голову не могло прийти, хотя о скольких «забытых» приходилось слышать. Забывали роты и батальоны, забывали дивизии и корпуса, целую армию забыли в «мешке» у села Мясной Бор близ реки Волхов – ту самую, 2-ю Ударную, которую досталось вытягивать Власову. В панике от грозящего окружения, улепетывая на штабных «виллисах», забывали приказать батальону прикрытия, чтобы и он отступил. Зато не забывали кинуть в бой хоть знаменную группу, где всего-то три человека – знаменосец и ассистенты. Не забыли в одной из его дивизий погнать в огонь ходячих раненых из медсанбата – в халатах и кальсонах, не позаботясь раздать хоть какое оружие, только б заткнули прорыв… И случилось чудо: эти безоружные остановили немцев. Настреляв с четверть сотни тел, немцы вдруг покинули захваченные высоты, а там подоспели конники и оттеснили их совсем. Взяли их командира, как раз тоже оберста, и генерал Кобрисов потребовал его к себе. «Почему вы отступили? – спросил он строго. – У вас такие были позиции, вы же с этих высот одними пулеметами тут дивизию могли разогнать к чертям собачьим!» Оберст посмотрел на него печально и даже с какой-то жалостью и ответил кротко: «Господин генерал, мои пулеметчики – истинные солдаты, у меня к ним никаких претензий. Но расстреливать безоружную толпу в больничных халатах – этому их не обучили. У них просто нервы не выдержали – может быть, впервые за эту войну». Много дней спустя генерал еще продолжал размышлять, как бы он поступил с теми, кто заслонился телами раненых. Прошло первое желание, от которого горела и сжималась ладонь: расстрелять своей рукой перед строем, и в конце концов он нашел возмездие другое: выстроить в две шеренги друг против друга, срывать награды с опозоренных кителей и тут же их прикалывать к госпитальным коричневым халатам. Он даже поделился этим желанием с начальником штаба – и был тотчас возвращен с небес на землю: да эти бесстыжие в Президиум Верховного Совета пожалуются, который их награждал, и все им вернут, а ему, Кобрисову, укажут строжайше на самоуправство. Да уж, чего не случалось в эту войну, но чтоб забыли своих бережливые немцы, не бывало на его памяти. А вот забыли и они. Впрочем, не своих – русских. Точнее – «русских предателей».

– Могу, если надо, – сказал десантник, – насчет вооружения рассказать…

Генерал встал и заходил по комнате:

– Про это не надо мне. Ты лучше расскажи: как тебе удалось бежать?

Подспудная мысль была – дать парню шанс выставить и себя в хорошем свете. И смутно чувствовалось, что тем самым он участвует в игре, навязанной присутствием Светлоокова. А всякую игру они выигрывают заранее.

– Да ничего особенного, – сказал десантник, – не держали. Десять дней я у них пробыл, «карантин» прошел, как они говорят, ну, спросили: «Не надумал с нами остаться?» А когда сказал, что нет, братцы, не надумаю никогда, не спрашивали больше. Попросил автомат вернуть – вернули, только диск дали пустой: «Вдруг ты еще по нам пальнешь». И на прощанье сказали: «Встретимся в бою – не жалуйся». – Он помолчал, вспоминая что-то, и добавил: – У меня впечатление, товарищ командующий, что драться они будут как звери, а на свою судьбу – рукой махнули… Никакого просвета впереди, и ни к чему душа не лежит, кроме водки. И – крови. Песня у них есть боевая, вроде гимна: «За землю, за волю, за лучшую долю берет винтовку народ трудовой…» А поют печально, чуть не со слезами…

– За сердце берет, правда? – вставил Светлооков. – Я вижу, грустное было расставание.

Десантник посмотрел на него долгим взглядом и сказал, с горечью и обидой:

– Точно, товарищ майор, грустное. Потому что еще сказали они мне: «Зря возвращаешься, тебе дорога назад заказана. Раз ты с нами какое-то время побыл и вообще в плену, веры тебе не будет. И еще радуйся, если проверку пройдешь и дальше воевать пустят». Вот не знаю, правду сказали или нет…

– Я тоже не знаю, – сказал Светлооков. – Не бог я, не царь и не герой. Другие будут решать…

Повисло молчание, которое генерал не знал, как прервать. И даже почувствовал облегчение, когда Светлооков спросил:

– Нужен вам еще пленный, товарищ командующий?

Генерал, отвернувшись и заложив руки за спину, ответил:

– Мне все ясно.

Ему самому было ясно, что никакой иной разговор при третьем невозможен.

Светлооков, не вставая, сказал десантнику:

– Ступай к машине. Скажешь конвойным, я задержусь на пару минут. Видишь, я тебе доверяю, что все будет без эксцессов…

Десантник, поднявшись, вытянул руки по швам и обратился к генералу:

– Разрешите идти, товарищ командующий?

В его голосе ясно звучало: «И вы меня отдадите, не заступитесь?» Генерал, повернувшись, увидел взгляд, устремленный к нему с отчаянием, мольбой, надеждой. Он хотел подойти и пожать руку десантнику и вдруг почувствовал, что не сможет этого сделать при Светлоокове, неведомое что-то сковывает ему руки, точно смирительная рубашка.

– Счастливо тебе все пройти, – сказал генерал. – И доказать… что потребуют.

Десантник молча вышел, и было слышно, как он медленно, точно бы сослепу нащупывая ступеньки, спускается по лестнице. В разбитом вокзальчике насчитывалось, наверное, пять-шесть обширных пробоин – и по меньшей мере столько же возможностей не выйти к подъезду, где дожидался восьмиместный «додж» с конвоирами Смерша, а тем не менее майор Светлооков уверенно знал, что все обойдется без эксцессов, этот десантник, могший бы справиться со всем конвоем, покорно сядет в «додж» и поедет навстречу выматывающим допросам, фильтрационному лагерю и всей, уже сложившейся, судьбе. В который раз показалось генералу диковинным, как велика, необъятна Россия и как ничтожна возможность укрыться в ней бесследно. Да если и выпадает она, человек всего чаще от нее отказывается как от выбора самого страшного.