Юрий Коваль - Суер-Выер и много чего ещё

– Пожалуйста, – сказала девушка с персиками, оглядывая меня с каким-то лёгким подозрением, – но тогда вы в будущем эту рюмочку не выпьете. А вдруг у вас в будущем перцовки не предвидится?

– М-да, вот это вопрос, – сказал Суер. – Но давай попробуем. Рискнём. И мне тоже рюмочку! Итак, просим две рюмки перцовки из будущего: одну мне, другую ему.

– Пожалуйста.

Девушка съела персик, с какими-то зловещими брызгами надкусила второй, взяла в руки керосиновую лампу и взболтала её, как бутылку. Из лампы – чёрт подери! – потекла перцовка, да прямо в рюмки. Ровно две штуки по тридцать пять грамм.

Мы с капитаном облегчённо вздохнули и тяпнули.

– Может, по второй? – спросил я.

– Эх вы, – вздохнула девушка, – да что вы всё одно и то же: то вермут, то перцовка, то в прошлом, то в будущем. Я уж думаю: лезут в окно, так, значит, приличные люди, или синьоры, или кабальеро, а эти чёрт знает что – им бы лишь всё выпить в прошлом и в будущем. Подумали бы о душе, о любви…

– Извините, мадам, но и вы – всё персики, персики… Это ведь те самые персики, которые вы ели в начале двадцатого века? Не так ли?

– Увы, это так, – печально вздохнула девушка. А ведь прекрасным, друзья, было её лицо, и глаза такие ласковые, внимательные. Те несколько грубых слов, которые произнесла она, как-то не вязались с этим её великим обликом, и я сказал ей об этом.

– Ничего не поделаешь, – сказала девушка, – поднахваталась здесь, в четвёртом измерении. Да и в окно лезет порой бог знает кто… да и там, на земле, висит картина Валентина Серова, на меня всё смотрят, смотрят. Это ведь ужасно утомительно, когда на тебя всё смотрят, смотрят… Великие артисты и натурщики понимают это, а художники не понимают, им-то лишь бы нас написать.

– Любопытно, – сказал капитан. – Ну а те, про которых написано не на холсте, а в книге?

– Тоже кошмар. Тут ко мне заходила Наташа Ростова. Огрубела, скажу вам. Просто мучается, когда про неё бесконечно читают. Пить стала, опустилась, за собой не следит.

– Печален ваш рассказ, – сказал Суер. – Я и не думал, что в четвёртом измерении такие острые и вполне человеческие проблемы.

– Увы, четвёртое измерение их даже добавляет, – вздохнула девушка. – Легче всего в двухмерном мире, поверьте, ведь я изображена на плоскости. Но удивителен этот самый путь в четвёртое измерение. Он ведёт из третьего во второе, а уж потом в четвёртое.

– Капитан, – сказал я, – девушка с персиками. Пожалейте… Выкиньте меня, к чёртовой матери, в третье измерение, только чтоб я не расшибся. Где там ваша кувалда? Или отвёрткой можно?

– Обойдётесь без инструментов, – сказала девушка. – Печать четвёртого измерения будет лежать на вас ещё пять минут. Смело вылетайте через окно. За пять минут доберётесь куда хотите.

Я глотнул ещё вермуту, схватил персик и кинулся в окно, а за мной сэр Суер-Выер. Как два гордых аэроплана, полетели мы над дверными косяками. Спотыкаясь, наступая на дремлющего мичмана Хренова, благополучно приземлились.

Потом мы долго стояли под окном, на котором всё колыхались занавески, но девушка с персиками так и не выглянула помахать нам на прощанье рукой.

В тяжёлых плаваньях, в дальних странствиях всякое бывает: голод и мор, жажда пресной воды, миллюзии и фураж. Но поверьте, никто не ожидал, что на семьсот сорок второй день плаванья механик Семёнов вообразит себя флагом.

– Я хочу развеваться! – кричал он, взбираясь на мачту. – Я должен трепетать на ветру, осеняя вас с самых высоких позиций.

Мы терпеливо ждали, когда же он долезет до флагового места.

И вот он долез, сбросил на палубу наш старый добрый флаг и принялся над нами развеваться, всячески называя себя подлинным флагом и частично знаменем с некоторым намёком на штандарт.

– Ладно, – сказал капитан, – в конце концов, мы можем сменить наш старый добрый флаг на механика Семёнова. Пусть Семёнов развевается, пусть будет флагом, – но кто же, чёрт возьми, будет у нас механиком?

Некоторое время мы надеялись, что Семёнову надоест трепетать на ветру, но ему не надоедало.

– В деле трепетанья я неутомим, – кричал он сверху.

– Хрен с ним, пускай трепещет, – сказал Суер. – Уберите в рундук наш старый добрый флаг.

Мы убрали в рундук наш старый добрый флаг и занялись обычными судовыми трудами: пришивали пуговицы, развязывали морские узлы, варили в котлах моллюсков.

Через некоторое время мы и позабыли, что у нас вместо флага механик Семёнов. Трепещет и развевается.

Семёнову это не понравилось.

– Эй, вы! – кричал он сверху. – Поглядите-ка на меня! Смотрите, как я здорово на ветру трепещу.

Но мы не обращали вниманья, насмотрелись уже на его дёрганья и ужимки.

– Вы должны восхищаться своим новым флагом, – орал Семёнов. – А то ползаете, как улитки!

– Давайте повосхищаемся немного, – сказал Хренов, дружок Семёнова, – жалко всё-таки его, дурака.

– Повосхищайтесь, повосхищайтесь, – по-отечески разрешил нам Суер-Выер.

Ну, мы бросили швабры и моллюсков и покричали наверх:

– О! О! Какой у нас флаг! Как мы восхищаемся! Мы в полном восторге! Посылаем наверх своё восхищение!

Семёнов смеялся от счастья как дитя и трепетал, трепетал.

Вскорости пробили стклянки – это стюард Мак-Кингсли призывал нас к полдневной чарке спирта. Обычно стклянка со спиртом вместе с чарками выносилась на палубу.

– Знаете что, – сказал Суер, – давайте на этот раз выпьем наши чарки в кают-компании. Неудобно, знаете, пить спирт под нашим новым флагом.

– Почему же, сэр? – спрашивали матросы.

– Боюсь, что флагу захочется выпить, а это может нарушить его душевное равновесие. Да и трепетать выпимши труднее.

– А по-моему, легче, сэр, – сказал вдруг матрос Петров-Лодкин.

– А вы что, выпимши много трепетали?

Флаг наш, то есть механик Семёнов, перестал в это время трепетать и внимательнейшим образом прислушивался к разговору.

– Наш новый флаг, как вы сами замечаете, неплохо трепещет и не похмеляясь, – сказал Суер. – Так что спирт может ему повредить. Кроме того, я настаиваю на соблюдении нравственной чистоты нашего флага. А то сегодня выпьет, завтра закурит, а дальше что?

– Да, да, вы правы, сэр, – воскликнули мы, – не будем нарушать его душевное и нравственное состояние. Флаг есть флаг, давайте спустимся скорее в кают-компанию, тем более что там имеются в вазах хрустящие сухарики.

И мы спустились в кают-компанию, выпили по чарке с сухариками, и тут раздался стук в дверь.

– Ей-богу! Это механик! – вскричали некоторые из нас.

– Стюард, отоприте! – велел капитан.

– Да ну его, сэр! Пускай трепещет.

– Впустите, впустите его…

Стюард отложил засов, и в кают-компанию, шевелясь, трепеща и вздрагивая, внезапно вошёл наш старый добрый флаг. К изумлению, он был в кирзовых сапогах и в телогрейке, очевидно почерпнутых в рундуке.