Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 5

«Вот ломака!» – подумал наблюдавший эту сцену Газинур.

Принёс ли тогда Салим справку от доктора, нет ли, об этом Газинур не допытывался. Однако в списках отъезжающих Салим значился.

На круг вызвали Фатыму. Она остановилась в середине, заплетая распустившуюся косу. Увидев её, Исхак Забиров выхватил у Степана тальянку, одним движением растянул до отказа мехи, задержался на секунду, раздумывая, что сыграть, – и забегал пальцами по ладам. Это была новая плясовая мелодия одного татарского композитора. Удивлённая Фатыма подняла голову, и глаза её встретились с открытым взглядом высокого, широкоплечего парня с шапкой русых кудрей на голове. И, точно не желая, чтобы другие заметили этот взгляд, она отвела глаза и поплыла по кругу.

– И-и-и, милые мои, хорошо же играет этот Исхак на гармони! – услышала Гюлляр восхищённый шёпот стоявших за спиной девушек.

– Приезжая тоже под стать гармонисту.

– Кто это? – кивнула Гюлляр на гармониста.

– Наш тракторист! – с гордостью ответил Газинур.

Когда Гюлляр снова обратилась с каким-то вопросом к соседу, его уже рядом с ней не было. Гюлляр подозвала сидевшего на подоконнике Халика и поинтересовалась, куда исчез Газинур. Но маленький хитрец не выдал тайны своего старшего брата.

– Может, в правление пошёл, – невинно сказал он.

А Газинур в этот момент, перемахнув через палисадник, легонько стучал в окошко Миннури.

– Миннури! Миннури! – шёпотом позвал он.

Миннури тотчас же показалась в окне, – она, видимо, ждала его. Но какая это была Миннури!.. В глазах злые огоньки, брови насуплены.

– Ну, чего тебе от меня нужно? Беги в клуб, любуйся на приезжих красавиц…

– Не сердись, Миннури, – тихонько рассмеялся Газинур этой внезапной вспышке ревности. – Я люблю только тебя.

– Ну, ну, довольно болтать здесь, краснобай. Лучше уходи подобру-поздорову, не то оболью вот горячей водой из ковша, – голос девушки звучал всё жёстче.

Газинур хотел было успокоить девушку шуткой, но Миннури не давала ему рта раскрыть.

– Уселся возле гостий пенёк пеньком!.. И ухом не ведёт. Умереть можно со злости, глядя на него. Весь свет забыл… И всё шепчется с этой белобрысой…

«И чего она так сердится?.. Не иначе, как наболтали что-нибудь», – подумал Газинур и отодвинул в сторонку стоявший на подоконнике цветок. Он мешал ему видеть Миннури.

Девушка рывком поставила цветок на старое место.

– Целый вечер… хоть бы обернулся!

– Я все глаза просмотрел. Тебя нигде не видно было.

– Ага! Не видно!.. Коли пялить гляделки на приезжих, разве ж можно меня увидеть! Я ведь с игольное ушко, чтобы разглядеть, увеличительное стекло нужно.

– Не надо, Миннури. Своими несправедливыми упрёками ты терзаешь мне сердце.

– Как же, есть у тебя сердце!.. Убирайся! Не стой под окном, как привидение.

– Миннури, я ведь завтра уезжаю…

– Ну и скатертью дорога!.. – выпалила девушка.

И вдруг, закрыв лицо руками, скрылась в глубине комнаты.

– Миннури, сердце моё! Миннури! – позвал Газинур.

Девушка не отозвалась.

Газинур постоял-постоял в печальном раздумье под окном и медленным шагом пошёл на улицу.

Из открытых окон клуба доносились звуки гармоники, стук каблуков, весёлые голоса. На углу школы стояли двое и тихо переговаривались.

– Хашим, милый, не забудешь?

– Не забуду, Альфиякай, душа моя, не забуду…

Газинур взял резко в сторону, к фермам. «Да, позавидуешь Хашиму с Альфиёй», – вздохнул он, засунул руки поглубже в карманы брюк и во весь голос запел:

Горящее сердце моё…

На другой день около полудня Газинур уже был с товарищами на Бугульминском вокзале. Газинур всё утро ходил невесёлый, а тут и вовсе повесил голову. Гарафи-абзы, Хашим, Газзан, да и провожающие – все обратили на это внимание. Всю дорогу, до самой Бугульмы, Газинур тянул какую-то бесконечную тоскливую песню. Его невесёлое настроение объясняли по-разному. «Тяжело уезжать из родных мест», – пробормотал немногословный Газзан. Гарафи понял это редкое для Газинура состояние по-своему: «Говорил ведь я тебе, парень, будь, к примеру, осторожен с девушкой-гостьей. Видно, унесла она на коне твоё сердце, как тот всадник, скачущий по Кавказским горам».

А Газинур никому ни слова в ответ, даже не пытается отговориться хотя бы шуткой. Когда ехали на лошади, то и дело оборачивался назад, а как сели в вагон, прилип к открытому окну.

Перрон кишит народом. Вон кто-то бежит, боится, видимо, опоздать на поезд. Позвякивают чайники, громыхает всякая мелочь в котомках. Уже прощаются, кругом только и слышно: «Пиши, не забывай». Седенькая старушка вытирает платочком слёзы.

«Вот это и есть расставанье», – думает Газинур. И в этот миг у входа на перрон в глаза ему бросается знакомый пёстрый платок.

– Миннури! – вне себя кричит парень и, ничего не разбирая перед собой, наталкиваясь на людей, бросается к выходу.

– Вот ошалелый! – кричит ему вслед высокий длиннобородый старик.

Но Газинур уже далеко. Подлетев к Миннури, которая остановилась посредине перрона, не зная, куда идти, и растерянно оглядывалась по сторонам, он схватил девушку за руки и впился счастливыми глазами в её искрящиеся чёрные глаза.

– Миннури, родная моя!

– Газинур… – еле вымолвила Миннури. – Уф… боялась, что опоздаю.

– Каким образом ты здесь? Как ты сумела догнать нас, Миннури?

Девушка опустила длинные ресницы. Как она успела? Разве это так уж важно – как? Важно, что успела… До большой дороги она бежала добрых три километра пешком, потом её подвезли на лошади, но ей показалось, что лошадь идёт слишком медленно, и она снова пустилась бегом. На счастье, её нагнала легковая машина.

– Вот так и успела, – сказала она, с трудом переводя дыхание.

Раскрасневшаяся, взволнованная девушка совсем не походила на вчерашнюю – холодную, колючую Миннури. Милая, застенчивая, красивая Миннури! Она смотрит на Газинура мягким, любящим взглядом и не только не отнимает своих рук, но всё ближе склоняется к нему.

Прозвучал звонок. Народ ринулся к дверям вагонов. Достав спрятанный на груди платок, Миннури смущённо протянула его Газинуру.

– Возьми, Газинур, в подарок…

– Мне?

– Тебе. Ведь ты у меня… единственный. Не забывай этого…

Газинур прижимает её к своей груди.

– Как мне забыть, любимая моя!..

Паровоз дал протяжный гудок. Поезд медленно тронулся.

Газинур уже на ходу вскакивает на ступеньку вагона.

– До свидания, Миннури! До свидания, умница моя! До свидания, моя дикая розочка!

Миннури сдёргивает с головы такой знакомый пёстрый платочек и, помахивая им, бежит рядом с вагоном.

Но вот колёса завертелись быстрее. Газинур почувствовал на лице холодный, упругий ветерок…

Миннури остановилась, но всё ещё машет платком. Вот она уже совсем маленькая. Колёса вагона крутятся всё быстрее. Миннури уже совсем не видно. Мелькнули последние домики Бугульмы, пошли необъятные поля.