Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 3

В одном месте лёд уже треснул, проступила вода. Юноши обошли полынью.

– Я ни на кого не обижаюсь, Хафиз. Все вы были правы… – продолжал Галим, устремив вдаль взволнованный взгляд.

– Пойдём побыстрее, Галим, уже поздно.

Но Галим не торопился – невесело рассказывать родителям о выговоре.

– Я ещё похожу, Хафиз, а ты иди.

Но Хафиз не мог оставить друга одного. Они долго ещё кружили по Кабану, пока окончательно не продрогли, и только тогда разошлись по домам.

На другой день Мунира через Лялю передала записку Галиму, прося его помочь ей по математике.

В тот же вечер, не дожидаясь ужина, он помчался к Мунире.

В отсветах электрических огней голубел на озере снег. Северный ветер с присвистом гнал по Кабану позёмку, и Галим поднял воротник. Но это, пожалуй, последние морозы. «Во второй половине марта уже воробьи купаются» [10] Татарская народная примета. , – сказала сегодня ему мать.

Ещё издали он увидел свет в окне Муниры. Дома, занимается.

Во дворе его обогнал какой-то долговязый человек и, остановившись у крыльца Ильдарских, дёрнул звонок. Галим, узнав Кашифа, задержался в тени сараев. Через минуту дверь открылась, и Кашиф прошёл наверх.

Галим выскочил на улицу. В окне за тонкой занавеской он увидел силуэт Муниры, она держала книгу в руке. Потом силуэт пропал: наверно, пошла встречать Кашифа…

«Пусть тогда с этим жирафом и решает задачки…» – зло скривил губы Галим.

– Можно?

Мунира, ожидавшая Галима, удивлённо посмотрела на Кашифа.

– Ах, это ты, Кашиф?.. – протянула она разочарованно и досадливо прикусила губу.

Кашиф расфрантился, от него сильно пахло духами, из нагрудного кармана торчал шёлковый платок.

– Присаживайся, – нехотя предложила Мунира.

– Сегодня у тебя настроение, кажется, получше. Выздоравливаешь?

– Да… А ты, кажется, с работы пораньше сегодня ушёл?

– Работа не медведь, в лес не убежит. Надо же и для себя пожить когда-нибудь!

– Что-о? – протянула Мунира.

В её голосе было что-то такое, отчего Кашиф не посмел повторить своих слов и рассмеялся, стараясь обратить всё в шутку. Чтобы скрыть своё смущение, он, положив ногу на ногу, принялся медленно раскуривать папиросу. Потом с подчёркнуто независимым видом глубоко затянулся раз-другой и, выпустив длинную струю дыма, произнёс тоном многоопытного человека:

– Девушки, как апрельский день: то солнышко, то дождь. – И, довольный собственной находчивостью, самоуверенно посмотрел на Муниру.

– И когда только ты станешь серьёзным человеком, Кашиф! – сердито сказала Мунира.

Он попытался отшутиться, а потом перешёл на наставительный тон:

– Да в тебе всё ещё дурная романтика говорит. Ты готова поднимать на высоту всяких сумасбродов, прыгающих очертя голову в пропасть, и совсем не ценишь людей умных, рассудительных…

Но заметив, как гневно задрожали у девушки ноздри, умолк.

– Да, мне больше по душе смелые ребята, чем холодные, расчётливые эгоисты, – отрезала Мунира.

Кашиф вскочил.

– Да, да, – и Мунира с нескрываемой неприязнью посмотрела на него. – Ко мне сейчас должны прийти товарищи заниматься. Ты нам будешь только мешать.

И Кашифу ничего не оставалось, как попрощаться.

…Галим долго бродил по безлюдным улицам, не в силах разделаться с чувством обиды: ведь дрянной человек, а ходит к Мунире как в свой дом. Галим не мог терпеть Кашифа Шамгунова ещё с детских лет. Как-то Кашиф со своим отцом, земляком и сослуживцем отца Галима – Султаном-абзы, пришёл в гости к Урмановым. Пока взрослые пили чай и разговаривали, мальчики вышли во двор. Галим хотел показать своих голубей. Он проворно взобрался по лестнице на крышу сарая.

– Залезай, – позвал он Кашифа, но тот подошёл к соседской девочке, которая подкидывала в сторонке ярко раскрашенный мячик.

– Давай вдвоём играть, – предложил Кашиф.

Девочка согласилась. Среди игры девочку позвала мать, и она убежала, забыв о мячике. Кашиф быстро нагнулся, будто за камнем, которым он потом запустил в ворота, и положил мяч в карман. Это заметил Галим, неотрывно следивший с крыши за «долговязым», ожидая, когда же тот заинтересуется его голубями.

Кашиф, посвистывая, запрыгал к воротам. Вскоре вернулась девочка и, не найдя мяча, принялась плакать. Прибежал Кашиф и как ни в чём не бывало спросил, чего она хнычет. Девочка сказала.

– Сейчас собака пробежала, – не моргнув, соврал Кашиф. – Наверно, она и утащила мяч.

– Это наш Акбай, он у нас всё таскает. И цыплят у бабушки потаскал. Пойдём поищем его.

Кашиф взял девочку за руку и побежал с ней в другой конец двора.

Галим кубарем слетел с крыши и, подступив к Кашифу, потребовал:

– Отдай сейчас же мяч Сании. Он у тебя в кармане.

– Не ври! – оттолкнул Кашиф Галима, благо был почти вдвое выше его.

Галим разбежался, чтобы ударить его головой в живот, но вышла мать, и всё сорвалось. Она защитила гостя, а Галиму пригрозила ремнём.

Одиноко шагая по притихшему городу, он вспомнил этот давний случай с прежним чувством горячего возмущения. «Украл чужое да ещё прикинулся добреньким…»

Давно уже Кашиф окончил среднюю школу, потом какие-то курсы и теперь работал счетоводом. Пути их разошлись. Но всякий раз, когда им приходилось встречаться, перед глазами Галима возникала заплаканная девочка и её яркий, разноцветный мячик.

Одному оставаться со своими невесёлыми мыслями Галиму было в тягость. Домой идти тоже не хотелось, – начнутся расспросы, почему опять в дурном настроении. «Пожалуй, проведаю Ильяса Акбулатова, совсем я отбился от него, заодно и задачи порешаем». И Галим, предвкушая приятную встречу, быстрее зашагал вперёд. От души сразу отлегло, и обида на Муниру показалась мелкой, ненужной, как не нужна свеча при солнечном свете.

Галим застал Ильяса на кухне за домашними хлопотами. Засучив рукава белой, перекрещённой помочами рубахи, Акбулатов готовил себе какую-то еду. Встретил он Галима радушно. Пропуская товарища впереди себя в комнату, Ильяс заговорил о том, что его так занимало последнее время:

– Правильно народ говорит, я на опыте убедился, что если по-настоящему захотеть, то из вытекшего глаза слёзы польются. Знаешь, одолел-таки две задачки, – он простодушно улыбнулся, – а вот третью мои резцы что-то не берут. Видимо, сталь высшей марки.

– Ничего, попробуем вдвоём, – подбодрил его Галим.

– Минуточку, – сказал Ильяс и, взяв самовар, быстро направился на кухню.

– Если из-за меня, не возись, пожалуйста. Я не буду ни пить, ни есть, – сказал Галим.

Ильяс, любивший посидеть за самоваром, скороговоркой обронил:

– Чай – согревающий напиток, он проясняет мозги, дружок, – и скрылся за дверью.

Всё в Ильясе привлекало Галима – мужественная осанка, открытое волевое лицо, ненасытная любознательность, светящаяся в живых голубых глазах. Галим давно слышал от отца об этом выдающемся самородке завода «Серп и молот». Познакомились они всего около года назад в доме Урмановых. С первой встречи Галима поразила одна черта в характере Ильяса. Хотя Ильяс был значительно старше Галима – уже отслужил положенное время в пограничных войсках и теперь работал слесарем седьмого разряда в механическом цехе под началом Рахима-абзы, – он запросто поделился с ним, ещё школьником: «Не пришлось кончить в своё время университета. – И весело добавил: – Туго даются мне математика и черчение».