Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 3

Пока Саджида-апа своими проворными руками накрывала на стол, Рахим-абзы, усевшись в качалку и надев очки, просматривал газеты. Как бы поздно он ни приходил домой, он не ложился спать, не прочитав «Правды». Старый казанский рабочий, штурмовавший в Октябрьские дни Зимний дворец, не прочь был лишний раз вспомнить, что читает большевистскую «Правду» с Октябрьской революции.

Отметив красным карандашом то, что его особенно заинтересовало в статьях и заметках, он обернулся к жене:

– Как Галим сдал математику, не спрашивала?

– Говорит, на «отлично».

– Ну, это ты по телефону уже говорила. Мне интересно, не было ли каких-то неожиданностей. На экзаменах такие вещи случаются. Однажды я сам попал в неловкое положение. Собрались мы, значит, на заключительную беседу по истории партии. Руководитель кружка ставит вопрос о Временном правительстве. А я хоть и сам участвовал в свержении правительства Керенского, а как спросили меня в упор да вроде как на экзамене – и растерялся спервоначалу. После, конечно, собрался с мыслями.

А вот до сих пор не могу забыть, как тогда мне было неприятно.

– Пуганая утка задом в озеро пятится [14] Татарская народная пословица. , – улыбнулась Саджида-апа.

Из комнаты Галима послышались тихие звуки мандолины.

Рахим-абзы насторожился.

– Утомился, верно, отдыхает… – Саджида-апа поставила на стол тарелку токмача [15] Лапша. . – Ведь с полудня сидит, не вставая с места.

– Ничего, пусть трудится. Что усвоил в молодости – высечено на камне, что в старости усвоил – написано на льду.

Перед сном Рахим-абзы зашёл к Галиму.

– Как дела, сынок? – спросил он, поглаживая морщины на лице.

Рахим-абзы отметил про себя, что за эти недели лёгкий румянец сбежал со щёк сына, но в его взгляде чувствовалась выдержка, смешанная с задором.

Галим спокойно, без тени прежнего хвастовства рассказал отцу о своих успехах. И эта упорная работа над своим характером понравилась Рахиму-абзы не меньше, чем отличные оценки, полученные Галимом на экзаменах. «Растёт, подымается человек», – подумал Рахим-абзы и, довольный сыном, поделился с ним последними заводскими новостями.

– Кто старается, тот и в камень гвоздь забьёт, – сказал под конец Рахим-абзы. – Нам вот не пришлось в молодости учиться, как вашему поколению. Нужно ценить это счастье. Ладно, сынок, не буду мешать. Работай, а завтра, как сдашь, позвони мне.

– Обязательно, папа. Спокойной ночи.

Рахим-абзы вышел лёгким шагом, а Галим всё ещё стоял у окна и думал, и его не покидало нахлынувшее вдруг чувство, что за этот год отец стал ему ещё роднее, дороже, внутренне ближе.

Взгляд его случайно упал на листок бумаги, приклеенный над столом. Против девяти предметов, по которым нужно было сдавать экзамены, стояло «отлично». Не было отметки лишь против «литературы».

По мере того как двигалась работа, перед глазами один за другим вставали герои произведений любимых писателей. Сегодня в своей маленькой комнатке Галим словно запросто беседовал со всеми ними, и они улыбались ему, как доброму знакомому. Как, интересно, они будут вести себя завтра, в экзаменационном зале?

Галим поднялся, распахнул настежь окно. Донёсся далёкий протяжный гудок паровоза из-за Кабана, из Ново-Татарской слободы, где когда-то любил бродить молодой Горький.

День вступил в борьбу с ночью, всё ещё пытавшейся удержать за собой половину неба, хотя на другой уже рождалась заря. Где-то посредине небесного свода, точно древние батыры в сабантуй, сошлись они мериться силами, схватившись длинными красноузорчатыми полотенцами за пояса. Наконец побеждённая темнота отступила, и весь видимый горизонт пропитала нежная утренняя синь.

Галиму уже не хотелось приниматься за работу. Уснуть он тоже не мог. Усиленно работал мозг, и на душе было неспокойно, – будто он в чём-то виноват, будто засунул руки в карманы и стоит в стороне от самого важного.

Мир переживает тревожные дни. Гремят орудия в Западной Европе, американские самолёты в Китае бомбят мирные города. Гудит беспощадное пламя, умирают люди. Всё это далеко от родины, занятой созиданием социализма. Но можно ли успокаиваться тем, что это далеко?..

Утром Саджида-апа заглянула было к Галиму, но пожалела будить сына, спавшего – показалось ей – так крепко и безмятежно. Она постояла у его изголовья со скрещёнными на груди руками, чуть вздыхая. Потом подошла к широкому окну и подняла шторы. «Пусть его свет разбудит», – подумала она и тихонько вышла из комнаты.

Галим сразу проснулся.

– Который час, мама? – спросил он, торопливо одеваясь.

– Девятый, сынок.

Накинув на загорелые широкие плечи полотенце, он вприпрыжку побежал мыться.

«Ростом уже почти с отца, – залюбовалась Саджида-апа сыном. – Пусть сопутствует ему всю жизнь счастье».

Не успел Галим сесть к столу, на котором стоял кипящий самовар, как зазвонил телефон. Галим поднял трубку.

– Ляля? Здравствуй. Что? Проконсультировать тебя? Как дан образ Пугачёва в «Капитанской дочке»? По телефону? Спор возник? Кто ещё у вас? Наиль?

Галим сказал, что скоро будет в школе. Он снова сел за стол, но есть не хотелось.

– Мама, не сердись, я после поем.

И Саджида-апа, поняв состояние сына, не стала его удерживать.

– Позвони, как сдашь. И папа просил.

Галим поцеловал мать и устремился к выходу.

Он пересёк мост через Булак. Небо было чистым, улицы полны солнца. По радио пела народная артистка Гульсум Сулейманова. Все куда-то спешили. У каждого было своё дело. Быть может, сегодняшний день и для других был таким же незабываемым, ответственным днём, как для Галима.

Навстречу ему выбежала Ляля. В руке она держала блокнотик не больше спичечной коробки. О «Капитанской дочке» уже не было речи.

– Галим, скажи, пожалуйста, что хотел Чехов сказать своим «Человеком в футляре»?

И Ляля зачастила, не договаривая ни одной фразы. На её похудевшем лице чёрные глаза светились серьёзнее, чем обычно.

В коридоре толпились десятиклассники.

Вдруг всё стихло. Открылась дверь класса, где должен был состояться экзамен. За стол, накрытый голубым бархатом, один за другим сели директор с красной сафьяновой папкой под мышкой, члены комиссии, учителя. Пётр Ильич положил перед собой тетрадь со списком учеников класса. Выпускники уселись за парты.

Тишина. Только члены комиссии перешёптываются между собою.

Пётр Ильич надел очки и стал просматривать список. Тридцать шесть юношей и девушек напряжённо следили за остриём его карандаша. На ком остановится, кого вызовет первым?

– Гайнуллин, Ильдарская, Урманов… – вызывал Пётр Ильич.

– Гайнуллин, номер вашего билета?

– Семнадцать.

– Ваш, Ильдарская?