Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 2

– Трудное дело – вырастить ребёнка. Особенно одинокому. Сейчас она, – Матвей Яковлевич кивнул в сторону комнаты, где спала Наиля, – ещё маленькая и требования у неё совсем небольшие, а подрастёт – и забот больше будет.

– Это так…

Гаязов не замечал, что курит папиросу за папиросой. И лишь когда комната наполнилась дымом, он спохватился и открыл окно. В лицо ему пахнул ночной прохладный воздух. На чёрном бархатном небе, будто кто-то их разбросал щедрыми пригоршнями, сверкали яркие звёзды.

Гаязов подсел к Матвею Яковлевичу и уже совсем другим, деловым тоном заговорил о том, что слишком часто меняются на «Казмаше» директора, что это не может не сказываться на производственных возможностях завода.

– Замечательный человек Мироныч, но любил старик ходить по проторённой дорожке. А я, Яковлич, знаете, больше уважаю альпинистов.

– Кто на скалы карабкается?

– Ага, – улыбнулся Гаязов. – Другой, того и гляди, разобьётся в лепёшку, а взбирается всё выше. Хорошо!

– Хасан Шакирович, думаете, из породы альпинистов? – насторожился Погорельцев.

– А вы слышали, что говорилось о нём на заводе до его приезда?

– По одежде, Зариф Фатыхович, встречают, по уму провожают. Но что правда, то правда – надоело уже встречать и провожать. Эдак и совсем запутаться можно.

В глазах Гаязова вспыхнули озорные искорки.

– Ну уж на этот раз, Матвей Яковлич, как хотите, а обижаться вам придётся на самого себя. Муртазин вам свой человек, все в один голос говорят.

Матвей Яковлевич смутился.

– Да как сказать… В молодости жил у нас немного, вот как сейчас живёт Баламир… Квартирантом, – сказал он сдержанно. – После того, Зариф Фатыхович, сколько воды утекло, сколько годков отстукало. В те поры волосы-то у меня ещё не были снежком запорошены, как сейчас.

И он, не очень, правда, охотно (с такими просьбами к старухам надо обращаться!), рассказал историю Хасана. Когда Погорельцев закончил, Гаязов спросил немного удивлённо:

– И после этого ни разу не бывал? Даже проездом не заглянул?

– Нет… Не приходилось, – ответил Матвей Яковлевич коротко.

Нетерпеливо поднявшись, Гаязов подошёл к окну. Ночь была сырая и тихая. А звёзд, казалось, стало ещё больше, чем давеча. Зариф вздохнул: «Знает ли Муртазин, рассказала ли ему Ильшат о своей первой отвергнутой любви? Ничего себе будут отношения у парторга с директором».

Матвей Яковлевич встал и, словно по секрету, шёпотом признался:

– Завтра ждём его в гости. Не званым, а так, запросто… Званым после… Ольга Александровна уже хлопочет, угощение готовит. Пойду и я, помогу ей немного. До свидания, Зариф Фатыхович. Спокойной ночи.

– Спасибо, Матвей Яковлич, уж простите, пожалуйста, что Наиля побеспокоила.

– Какое ж тут беспокойство. С ребёнком в дом приходит радость. А Наиля для нас всё равно что родная дочь.

И старик, пройдя на носках мимо спящего ребёнка, неслышно закрыл за собой дверь.

Пока Матвей Яковлевич проводил время у Гаязова за неторопливой беседой, задержавшийся на собрании Сулейман Уразметов на всех парах мчался домой.

Во дворе кто-то с силой хлопал палкой по чему-то мягкому, и Сулейман тотчас смекнул, что это младшая дочь Нурия выбивает пыль из дорожек. Он перевёл дух. Значит, зять ещё не приехал, можно не торопиться.

Медленно, отяжелевшим шагом вошёл Сулейман в тускло освещённое парадное и стал подниматься на третий этаж. Его догнала запыхавшаяся Нурия со свёрнутым трубкой ковром на плече. Голова повязана вылинявшим стареньким платочком. В домашнем халатике, босоногая.

– Устал, папа? – весело сверкая глазами, спросила она, не замечая его недовольного взгляда.

– А что? – насторожился Сулейман.

– Ничего. Медленно что-то поднимаешься.

– Поживёшь с моё, тогда посмотрим, как ты будешь ласточкой летать.

– Ой, папа, не сердись. А мы всё вверх дном перевернули. Везде помыли, все уголки вычистили… Не то что Хасана-джизни [3] Джизни – зять. , а впору самого-самого большого гостя… – Нурия запнулась, не находя нужного слова. И вдруг перескочила совсем на другое: – Папа, джизни видел?

– Нет.

– А я видела!

– Где, когда?.. – встрепенулся Сулейман.

– Час назад по Заводской на машине промчался.

– А-а… – разочарованно протянул Сулейман.

Свежевымытые полы влажно блестели под ярким светом. Гульчира, средняя дочь Сулеймана, только что закончив мыть коридор, проскользнула на кухню с ведром в руке. Сулейман разделся и шумно потянул широким носом воздух: лёгкий запах жаренного на топлёном масле мяса с луком сразу вызвал в нём аппетит.

– Га! – повеселел он. – Перемечи, эчпочмаки!.. [4] Перемечи, эчпочмаки – татарские национальные блюда.

– Это для гостя! – сказала Нурия, сбросив ковровую дорожку на пол.

– А мне ничего? – шутливо огорчился Сулейман. – Так-то встречаешь ты, моя ласточка, отца. Не думал, не думал…

– Ждёшь гостя – мясо жарь, не будет на столе мяса – сам изжаришься, – с лукавинкой повела чёрной бровью Нурия.

– Это тоже верно, дочка. А всё же пошла бы ты привела себя в порядок. Да и дорожку давай постелим. А то вдруг…

– Пусть пол немного подсохнет, – с хозяйственным видом свела бровки Нурия и ласточкой метнулась в девичью комнату.

В большой семье Уразметовых, пожалуй, искреннее всех ждала гостя Нурия. Она ежегодно ездила в гости к зятю и сестре и была самого высокого мнения о Муртазине. По-видимому, он доставил своей юной свояченице немало приятных минут, и она теперь горела желанием хоть в малой мере отплатить ему за гостеприимство.

Сулейман стянул сапоги, надел мягкие туфли, которые ловко были брошены к его ногам успевшей снова появиться Нуриёй, и заглянул на кухню.

Гульчира и здесь уже домывала пол. Марьям, жена старшего сына Иштугана, вытирала полотенцем тарелки. Она была на сносях, и в доме поручали ей только лёгкую работу.

Старый Сулейман хмыкнул, чтобы обратить на себя внимание.

– Ждём, значит, гостя, га! – кивнул он головой на горку поджаренных пирожков на столе: – Дурак зять будет, коли не приедет. Эдакая груда добра. О, ещё и пельмени!.. Ну, молодцы, молодцы! И мне, значит, кое-что перепадёт. Эй, Нурия, где ты запропастилась?

– Папа, не гляди так жадно, – сказала Нурия. Она уже переменила свой старый халатик на праздничное платье. – Много есть вредно.

– От пищи не умирают, дочка.

– Но и добра что-то не наживают…

Все засмеялись, Гульчира выпрямилась, откинула кистью руки тяжёлую косу за спину и сказала:

– Иди садись за стол, папа, сейчас накормим вас с Иштуганом, иначе, вижу, не будет нам покою.

– Ой, не срами, дочка, старика отца. Как тут успокоишься, когда в желудке гудит, как в пустом паровом котле.

Уразметовы уже знали, что семья старого директора не успела к приезду нового освободить квартиру, что Муртазину придётся на эти несколько дней где-то устроиться, и не сомневались, что зять эти дни поживёт у них. Сулейман не прочь был даже освободить для него свою комнату, а сам временно перейти в комнату второго своего сына, холостяка Ильмурзы. В семье никто и мысли не допускал, чтобы такой близкий родственник остановился в гостинице или где бы то ни было ещё. Правда, втайне Сулейман лелеял великодушную мысль: хорошо, если бы зять прежде всего зашёл к Погорельцевым, – Сулейман от всей души хотел такой чести своему старому, закадычному другу, – а потом уж пожаловал к Уразметовым. «Свои люди… в обиде не будем», – думал он.