Фрэнсис Фицджеральд - Великий Гэтсби. Ночь нежна

– Хотелось бы знать, кто он такой и чем занимается, – упрямился Том. – Надо будет выяснить.

– Я тебе прямо сейчас скажу, – ответила Дейзи. – У него аптеки, целая аптечная сеть. Он сам ее создал.

Наконец на подъездной аллее показался их запоздалый лимузин.

– Спокойной ночи, Ник, – сказала Дейзи.

Ее взгляд скользнул мимо меня и задержался на приоткрытой двери, из-за которой доносились звуки сентиментального вальса «Три часа ночи», чрезвычайно популярного тем летом. В конце концов, в непринужденной раскованности, царившей на вечеринках Гэтсби, было что-то романтически притягательное, что напрочь отсутствовало в ее повседневном мире. Что же в этой песенке манило ее и тянуло назад? Что же произойдет в эти хмурые и неведомые часы? Возможно, прибудет какой-то потрясающий гость, редкая птица, которой должно восхищаться, или ослепительная молодая девушка, которая одним своим взглядом на Гэтсби, одним мановением руки обратит в прах все пять лет непоколебимой преданности.

В тот раз я пробыл там дольше обычного. Гэтсби просил меня подождать, когда он освободится, и я бродил по саду, пока с темного ночного пляжа не вернулась неизменная компания купальщиков, шумных и вздрагивавших от ночной свежести, пока наверху в гостевых комнатах не погасли огни. Когда он наконец спустился по ступеням, его загорелая кожа на лице как-то еще больше натянулась, а глаза горели каким-то наполовину потухшим огнем.

– Ей не понравилось, – тотчас заявил он.

– Как раз наоборот.

– Нет, ей не понравилось, – настаивал он. – Она заскучала.

Он умолк, и я заметил, насколько он подавлен.

– Как же она от меня далека, – произнес он. – Что бы такое сделать, чтобы она поняла?

– Вы это о танце?

– О каком танце? – Он щелкнул пальцами, стерев из памяти все даваемые им танцевальные вечера. – Танец тут совершенно ни при чем, старина.

Он хотел от Дейзи ни много ни мало, чтобы она пошла к Тому и сказала: «Я никогда тебя не любила». Когда она одной этой фразой выбросит из жизни четыре года, они смогут что-то решить в чисто практическом плане. Одним из возможных решений представлялось их возвращение в Луисвилл после того, как она обретет свободу; он сделает ей предложение в ее родном доме, после чего они поженятся – как и предполагалось пять лет назад.

– А она не понимает, – продолжал он. – Раньше она могла меня понять. Мы часами сидели…

Он умолк и принялся мерить шагами опустевшую дорожку, усыпанную кожурой фруктов, какими-то мятыми бумажками и раздавленными цветами.

– Я бы не требовал от нее столь многого, – осторожно заметил я. – Прошлого не вернешь.

– Прошлого не вернешь?! – недоуменно воскликнул он. – Очень даже вернешь!

Он с диковатым видом оглянулся по сторонам, словно прошлое затаилось в темных уголках его дома буквально на расстоянии вытянутой руки.

– Я устрою все так, как это было прежде, – заявил он, решительно кивнув головой. – Она в этом убедится.

Он много говорил о прошлом, и я понял, что он хочет что-то возродить, некий образ самого себя, когда-то влюбившегося в Дейзи. С тех пор ему многое довелось пережить, но если бы он однажды смог вернуться к некой отправной точке и заново, не спеша, пройти весь путь, возможно, он бы понял, что именно он утратил…

Пять лет назад осенним вечером они шли по улице сквозь листопад. Потом они оказались там, где кончились деревья, а тротуар казался белым в серебристом свете луны. Они остановились и повернулись друг к другу. Стоял прохладный вечер, полный предвкушения какого-то волшебства, которое обычно ощущается, когда меняются времена года. Далекие огоньки домов что-то тихонько напевали в ночной тиши, а в небесах царил звездный переполох. Краем глаза Гэтсби увидел, что плиты тротуара словно уходят лесенкой куда-то ввысь, к потаенному уголку над вершинами деревьев. Туда можно взобраться, если пойдешь один, и там можно приникнуть к источнику жизни, жадно глотая его ни с чем не сравнимый чудесный эликсир.

Молочно-белое лицо Дейзи приближалось к его лицу, и его сердце билось все быстрее. Он знал, что, как только он поцелует эту девушку, как только навеки соединит свои невыразимые видения с ее преходящим дыханием, ему уже не свернуть с означенного пути, как Господь не сворачивает со стези своей. Поэтому он ждал еще какое-то мгновение, прислушиваясь к звуку камертона, коснувшегося звезды. Потом он поцеловал ее. От прикосновения его губ она расцвела, словно цветок, только для него, и воплощение завершилось.

Во всем его рассказе, пусть даже чрезмерно сентиментальном, я постоянно улавливал что-то знакомое: какой-то ускользающий ритм, обрывки слов, которые я давным-давно где-то уже слышал. На мгновение у меня в голове даже сложилось некое подобие фразы, я приоткрыл рот, словно немой, изо всех сил пытающийся произвести нечто большее, чем просто вырывающийся из гортани поток воздуха. Но произнести фразу мне не удалось, и то, что я почти вспомнил, так и осталось невысказанным.

Именно в то время, когда разговоры и домыслы о Гэтсби достигли апогея, однажды субботним вечером в его особняке не зажглись огни – и его карьера Трималхиона закончилась столь же таинственно, как и началась. Я лишь чуть позже заметил, что автомобили, стремительно сворачивавшие на его подъездную аллею, задерживались там буквально на минуту, после чего неторопливо уезжали. Решив, что он заболел, я направился к нему, чтобы все разузнать. Незнакомый дворецкий с бандитским лицом подозрительно уставился на меня из-за входной двери.

– Мистер Гэтсби болен?

– Нет. – После некоторой паузы он неохотно выдавил из себя: – Сэр.

– Я давно его не видел, потому и забеспокоился. Передайте ему, что заходил мистер Каррауэй.

– Кто-кто? – грубо переспросил он.

– Каррауэй.

– Каррауэй. Ладно, передам.

И захлопнул дверь у меня перед носом.

Моя финка рассказала мне, что неделю назад Гэтсби уволил всех слуг, а взамен нанял пять-шесть новых, которые вообще не ходят в поселок и не принимают подношений от торговцев, а заказывают совсем немного продуктов по телефону. От посыльного из бакалейной лавки стало известно, что кухня сделалась похожей на свинарник; общее мнение в поселке было таково, что эти люди – никакая не прислуга.

На следующий день Гэтсби позвонил мне по телефону.

– Собираетесь уезжать? – поинтересовался я.

– Нет, старина.

– Слышал, что вы уволили всю прислугу.

– Мне нужны такие, кто не станет сплетничать. Дейзи частенько заезжает ко мне – после обеда.

Вот оно что: весь караван-сарай рассыпался, словно карточный домик, от одного ее неодобрительного взгляда.

– Это люди, которых Вольфсхайм хотел куда-то пристроить. Все они – братья и сестры. Когда-то они держали небольшую гостиницу.