Петер Хандке - Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан

Бруно, отпирая дверь, спокойно сказал:

– Нынче вечером мне кажется, будто исполнилось все, чего я когда-либо желал. Будто я могу с помощью волшебных чар переноситься из одной обители блаженства в другую, без проволочек. Я ощущаю в себе этакую волшебную силу, Марианна. И ты мне нужна. И я счастлив. Все во мне гудит от счастья.

Он удивленно улыбнулся ей. Они вошли в комнату и поскорее зажгли везде свет, даже в прихожей и ванной.

Как только забрезжил рассвет, она проснулась. Посмотрела в окно, чуть приоткрытое, с поднятыми шторами; в комнату просачивался зимний туман. Стрелка башенных часов щелкнула. Повернувшись к Бруно, который спал рядом, она сказала:

– Мне хочется домой.

Он понял тотчас, еще во сне.

Они медленно шли по дороге, ведущей из парка; Бруно обнял ее. Но вдруг отбежал и перекувырнулся на замерзшем газоне.

Она внезапно остановилась, покачала головой. Бруно, который прошел уже чуть вперед, вопросительно оглянулся на нее.

– Ничего, ничего! – сказала она и снова покачала головой.

Она смотрела на Бруно долгим взглядом, словно его вид помогал ей что-то обдумывать. Тогда он подошел к ней, но она перевела взгляд на покрытые инеем деревья и кусты парка, которые сейчас слегка раскачивались от утреннего ветра, и сказала:

– Мне пришла в голову странная мысль, собственно, даже не мысль пришла, а меня внезапно озарило. Но мне не хочется говорить об этом. Пошли скорее домой, Бруно. Мне нужно отвезти Стефана в школу.

Она двинулась было дальше, но Бруно остановил ее.

– Горе тебе, если ты сейчас же не скажешь мне все.

Она:

– Горе тебе, если я скажу.

И тут же рассмеялась своим словам. Они долго смотрели в глаза друг другу, вначале не слишком-то серьезно, потом нервно, испуганно и наконец очень спокойно.

Бруно:

– Так, а теперь говори.

Она:

– Меня внезапно озарило. – Ей и от этого слова стало смешно. – Ты от меня уйдешь, ты оставишь меня одну. Да, вот оно: уходи, Бруно. Оставь меня одну.

Немного погодя Бруно медленно кивнул, приподнял руку и спросил:

– Навсегда?

Она:

– Не знаю. Но ты уйдешь и оставишь меня одну.

Они помолчали.

Бруно улыбнулся и сказал:

– Ну, сейчас я, во всяком случае, вернусь и выпью в отеле чашку горячего кофе. А вечером зайду за своими вещами.

Она ответила без злобы, скорее заботливо:

– На первое время ты можешь, наверно, поселиться у Франциски. Ее сослуживец, учитель, как раз ушел от нее.

Бруно:

– Я обдумаю все за чашкой кофе.

Он зашагал назад, к отелю, а она вышла из парка.

Идя по длинной аллее, что вела в поселок, она вдруг подпрыгнула и припустилась бегом. Дома она раздвинула занавески, включила проигрыватель и начала пританцовывать еще прежде, чем зазвучала музыка. Мальчуган вошел в комнату, в пижаме, спросил:

– Что это ты делаешь?

Она:

– У меня так щемит сердце. – И после паузы: – Одевайся, Стефан. Пора ехать в школу. Я поджарю тебе гренки. – Она подошла к зеркалу в прихожей, пробормотала: – О боже-боже-боже.

Стояло светлое зимнее утро, туман рассеивался, и на землю, точно снег, падали его хлопья, только медленнее, реже.

У школы молодая женщина встретила свою подругу, учительницу Франциску, крепко сбитую, с короткими белокурыми волосами особу; голос ее можно было узнать в шуме любого сборища, даже если говорила она совсем негромко. Она почти всегда высказывала твердые суждения – не из убежденности, а из опасения, что иначе все разговоры покажутся пустой болтовней.

Как раз зазвонил школьный звонок. Франциска поздоровалась с мальчуганом, хлопнув его по плечу, и, когда тот исчез в воротах, сказала подруге:

– Я все знаю. Бруно мне тут же позвонил. А я ему сказала: наконец-то твоя Марианна проснулась… Ты и вправду этого хочешь? Ты вообще серьезно все решила?

Она:

– Я сейчас не могу говорить, Франциска.

Учительница, уже входя во двор школы, крикнула:

– Встретимся после уроков в кафе! Я ужасно взволнованна.

Молодая женщина вышла с пакетами из химчистки; постояла в очереди в мясной лавке; на стоянке – перед универсамом маленького городка – погрузила в багажник своего «Фольксвагена» тяжелые пластиковые пакеты с покупками. У нее еще оставалось время, и она решила погулять в огромном холмистом парке, пройтись мимо замерзших прудов, где по льду скользили утки. Ей захотелось посидеть, но сиденья со всех скамей на зимнее время сняли. Поэтому она стояла, разглядывая затянутое тучами небо. Какие-то пожилые люди остановились возле нее и тоже стали глядеть на небо.

Она встретилась с Франциской в кафе; мальчуган, сидя рядом с ней, читал комикс. Франциска показала на книжицу:

– Эта утка – единственный герой комиксов, которого я допускаю в класс. Я даже настаиваю на том, чтобы дети читали ее грустные приключения. На примере этого невезучего утенка они больше узнают о формах бытия, чем в реальной действительности, – они ведь живут в обеспеченных семьях, владеющих домами и участками, вся жизнь этих семей в том, чтобы подражать героям телефильмов.

Мальчуган поверх книжицы и молодая женщина обменялись взглядами.

Франциска спросила:

– Что же ты будешь теперь делать, оставшись одна?

Марианна:

– Сидеть дома и горько плакать.

Франциска:

– Нет, серьезно, у тебя кто-то есть?

Марианна покачала головой.

Франциска:

– А ты думала, на какие средства вы оба будете жить?

Марианна:

– Нет. Но я охотно опять занялась бы переводами. Когда я уходила из издательства, издатель сказал, что теперь я смогу наконец не только иностранные договора оформлять – это входило в мои обязанности, – а переводить настоящие книги. С тех пор он много раз предлагал мне работу.

Франциска:

– Романы. Стихи! И все за какие-нибудь двадцать марок страница, три марки в час.

Марианна:

– Кажется, пятнадцать марок страница.

Франциска долго-долго смотрела на нее.

– Мне бы хотелось, чтобы ты поскорее присоединилась к нашей группе. Вот увидишь: у нас такой кружок, где каждый в полной мере раскрывает свои возможности. И мы не обмениваемся кулинарными рецептами! Ты не представляешь себе, сколько благодатных часов могут подарить друг другу женщины.

Она:

– Ладно, зайду к вам при случае.

Франциска:

– Ты когда-нибудь жила одна?

Молодая женщина опять покачала головой, и Франциска сказала:

– А я жила. И я презираю одиночек. Я презираю себя, когда остаюсь одна. Бруно, кстати, будет на первых порах жить у меня – если ты, как я подозреваю, не захочешь еще сегодня вечером получить его обратно. Я пока во все это просто не в силах поверить. И все-таки я в восторге, Марианна, и, как это ни странно, я горжусь тобой.

Она привлекла к себе молодую женщину и обняла ее. А потом сказала мальчугану, укрывшемуся за книгой, похлопав его по коленке: