Елизавета Шабельская - Сатанисты ХХ века

И вот в один из дней, назначенных для приема посылок, принесена была в контору тюрьмы большая коробка любимого Ольгой русского мармелада. Посылка была от директора Гроссе, который сообщал в коротенькой записочке, не запечатанной, согласно тюремным правилам, что его младший сын, только что вернувшийся из Петербурга, привез эти конфеты для той, которую он считает своей сестрой.

Дежурная надзирательница взяла конфету и съела ее.

Но не успела она протянуть руку за второй конфетой, как вскрикнула и упала на пол в страшных судорогах. Крепкая тридцатилетняя женщина умерла через пять минут, не приходя в себя.

Анализ показала, что большая часть мармелада была насыщена стрихнином. Опять началось дознание, выяснившее все… кроме личности отравителя.

Посыльный, принесший конфеты, рассказал, что посылку дал ему на улице какой-то старый господин, назвавший себя директором Гроссе.

На основании этого показания вызвали директора Гроссе. Оказалось, что в тот день, о котором говорил посыльный, директора Гроссе вовсе не было в Берлине, так как он уехал накануне вечером к знакомым на дачу, возле Тегеля. Все это было подтверждено целым десятком свидетелей.

Попытка отравить Бельскую произвела удручающее впечатление не в одной только Германии.

Вспомнили кстати и о покушении надзирательницы, бросившейся на молодую артистку с ножом.

Подозрение в предумышленности этого покушения увеличилось неожиданным бегством «сумасшедшей» надзирательницы, бесследно скрывшейся из лечебницы, куда она была помещена. При расследовании оказалось, что надзирательница была еврейкой и получила место в доме предварительного заключения только после ареста Ольги Бельской, по рекомендации весьма влиятельных лиц.

Тогда уже открыто стали говорить о преследовании масонами несчастной артистки.

Император выразил министру юстиции свое неудовольствие по поводу всего, что «творилось» в его ведомстве.

Выслушав монарха, сановник произнес дрожащим голосом:

– Ваше величество, повелите, быть может, подать прошение об отставке?

Император пожал плечами.

– Я этого не сказал… покуда, господин тайный советник, но прошу вас, господин министр, принять самые серьезные меры для охраны ее жизни и здоровья. «Случайная» смерть подследственной арестантки покроет позором Германию… Не забудьте этого. Подобное «несчастье» поставило бы меня в неловкое положение относительно России.

В конце концов, пришел день, когда Ольга из своей тюрьмы послала просьбу на Высочайшее имя.

«Не милости прошу, государь, – писала она, – а справедливости. Не прощения или снисхождения, а суда самого строгого, самого беспощадного суда, лишь бы он был гласный и беспристрастный».

Далее Ольга рассказывала о бесчисленных проволочках, которыми совершенно измучили ее следственные власти. Очевидно, кому-то нужно было затянуть дело, пока не перемрут свидетели, или пока сама обвиняемая не сойдет с ума в тюрьме.

«Прошу и умоляю, государь, о том, чтобы дело мое не было прекращено «за отсутствием улик», о чем теперь усиленно говорят судебные власти. Очевидно, кто-то боится процесса, могущего выяснить мою невиновность и предать гласности многое опасное и позорное… Не для меня! Я, государь, не смогу жить под вечным подозрением в подлом убийстве человека, бывшего мне дорогим другом».

Получив это прошение, император вторично призвал министра юстиции и серьезно посоветовал «поторопить» господ, затягивающих дело.

Но прошло почти полгода, а дело все еще не доходило до суда. Четыре раза откладывали дело, уже назначенное к слушанию, то по болезни председателя, то по случайному «перемещению» прокурора. А там подошли и «летние вакации», и дело снова отложили до осени.

Обвиняемая же продолжала томиться в тюрьме, где сидела уже второй год.

Наконец император вышел из себя и, призвав министра юстиции, приказал не откладывать больше рассмотрения процесса Ольги Бельской ни под каким предлогом.

Вместо ответа министр низко поклонился и, вынув из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, передал его императору. Это было прошение об отставке.

Император вспыхнул.

– Отставка не оправдание, милостивый государь, – гневно крикнул он. – Скажу больше: бывают случаи, когда просьба об отставке является шантажом со стороны министра, и сегодня у меня перед глазами один из подобных случаев!

Император развернул просьбу об отставке, быстро подошел к своему письменному столу и, написав внизу: «принимаю», передал затем бумагу обратно министру.

– До назначения вашего преемника вы можете передать все дела тайному советнику фон Амерсу, – холодно произнес император и быстро вышел из комнаты.

Когда стало известно происшедшее во дворце в печати начались толки о неизбежном «министерском кризисе», причем либерально-жидовские газеты не преминули рассыпаться в соболезнованиях по поводу ухода «такой гениальной личности», как бывший министр юстиции, по такому, в сущности «ничтожному поводу», как дело «иностранной авантюристки».

Но дело обошлось без министерского кризиса. Остальные министры оказались благоразумными, или менее зависимыми от международного масонства, так что правительство Германии осталось прежним.

Первым же распоряжением вновь назначенного министра юстиции было предписание о немедленном назначении к слушанию дела об убийстве профессора Гроссе. Масонское дело появилось, таким образом, перед судом общественной совести.

Никогда и ни один уголовный процесс в Берлине не возбуждал такого интереса, как знаменитое «масонское дело».

В числе свидетелей находился даже родственник императора, принц Арнульф, пожелавший давать свои показания в здании суда.

Публика допускалась в зал суда только по билетам, для получения которых пускались в ход всевозможные интриги и ухищрения. Дамы рвались в окружной суд на «масонское дело». Чиновники судебного ведомства, могущие оказать помощь в доставлении билетов, положительно осаждались ими.

В день разбирательства здание берлинского окружного суда чуть ли не штурмовалось желающими проникнуть туда. Тройной наряд полиции едва сдерживал все прибывавшие толпы любопытных, среди которых не трудно было заметить два резко противоположных течения.

Одни громко выражали свое сочувствие обвиняемой, другие еще громче негодовали на «старание убийцы» запутать «порядочных людей в свое грязное дело»…

Задолго до начала заседания громадный двухсветный зал уголовных заседаний оказался переполненным публикой настолько, что судебные пристава принуждены были запереть все двери, вызвав два лишних взвода жандармов для охраны лестниц и входов от любопытных.