Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок

Родители смѣялись дерзостямъ ребенка. «Что за чертенокъ!..» Ректоръ былъ радъ зацѣловать его до полусмерти.

Бабушка плакала, какъ будто уже видѣла своего внука умирающимъ. Но отецъ вззмутился. «Скоро ли она перестанетъ выть? Послушавъ ее, можно подумать, что этого малыша убиваютъ! Что особеннаго въ этомъ рѣшеніи? Паскуало будетъ морякомъ, какъ его отецъ и всѣ предки. He предпочитаетъ ли синья Тона, чтобы онъ сталъ бродягой? Онъ же, Паскуало, хочетъ, чтобы его сынъ былъ честнымъ и трудолюбивымъ, чтобъ онъ не боялся моря, благодаря которому люди зарабатываютъ себѣ хлѣбъ. Если, умирая, отецъ оставитъ сыну на прожитокъ, тѣмъ лучше: тогда мальчику не будетъ нужды подвергать себя опасности; но, по крайней мѣрѣ, онъ узнаетъ, что такое лодка, и его нельзя будетъ надуть… Конечно, случаются иногда несчастія; но развѣ можно воображать, что всѣ рыбаки непремѣнно тонутъ, только потому, что утонулъ покойный мужъ синьи Тоны?!»

– Да, ну-же, ну, перестаньте и не смѣшите насъ!

Но синья Тона не умолкала. «Въ нихъ во всѣхъ сидитъ дьяволъ. Это проклятое море завлекаетъ ихъ, чтобы истребить все семейство. Старуха мать не спитъ совсѣмъ. Ахъ! если бы она имъ разсказала объ ужасныхъ снахъ, которые видитъ по ночамъ. Она уже достаточно страдаетъ, когда думаегъ объ опасностяхъ, которымъ подвергается ея сынъ; и, теперь, какъ будто этого мало, должна дрожать еще за внука… Нѣтъ, нѣтъ, она не можетъ согласиться на такую штуку! Они такъ поступаютъ, чтобы уморить ее горемъ. Ахъ! если бы она ихъ такъ не любила, то перестала бы пускать къ себѣ на глаза».

Ректоръ, равнодушный къ плачу матери, сѣлъ за столъ къ дымящейся кастрюлѣ: «Старушечьи страхи! Ну, Паскуало, садись ѣсть!»

Чтобы покончить съ этимъ хныканьемъ, онъ спросилъ, что у матери въ узлѣ.

Синья Тона снова начала плакать: «Очень печальная вещь для подарка! Въ прошлую ночь, когда заботы разогнали у нея сонъ, она собрала всѣ свои сбереженія, – пустяки, конечно, – чтобы сдѣлать подарокъ сыну. Вотъ она и принесла этотъ подарокъ: спасательный поясъ, который купила черезъ одну знакомую у машиниста одного англійскаго парохода».

И она показала что-то въ родѣ огромнаго панцыря изъ пробковыхъ полосъ, который складывался съ особенной гибкостью.

Ректоръ смотрѣлъ, улыбаясь. «Вотъ это хорошо! Какихъ чудесъ не выдумываютъ! Онъ слыхалъ объ этихъ поясахъ и радъ имѣть такой, хотя плаваетъ, какъ тунецъ, безо всякихъ снарядовъ».

Восхищаясь подаркомъ, какъ ребенокъ, онъ бросилъ завтракъ и хотѣлъ тотчасъ-же примѣрить поясъ, забавляясь этою толстою оболочкою, которая придавала ему видъ тюленя и стѣсняла дыханіе.

«Большое спасибо! Съ этимъ невозможно утонуть; зато непремѣнно задохнешься… Синья Тона можетъ быть спокойна: онъ возьметъ поясъ съ собою въ лодку». И онъ бросилъ на полъ пробковый панцырь. Ребенокъ схватилъ его тотчасъ же, укутался въ него съ большимъ трудомъ такъ, что снаружи торчали тоіько голова и конечности, и сдѣлался похожимъ на черепаху, заключенную въ свой щитъ.

Послѣ завтрака пришелъ Антоніо. У него была перевязана рука. «Этимъ же утромъ его ударили». Онъ сообщилъ объ этомъ такимъ тономъ, что братъ, боясь быть нескромнымъ, не сталъ его разспрашивать: этотъ полоумный, навѣрно, опять напроказилъ, затѣялъ глупую ссору въ кабакѣ.

Антоніо прибавилъ, что съ помятой рукой онъ безполезенъ на лодкѣ. Лучше оставить его на берегу; черезъ два-три дня Паскуало возьметъ его съ собою, такъ какъ онъ надѣется, что тогда будетъ въ состояніи приняться за работу.

Пока Ректоръ отвѣчалъ съ большимъ спокойствіемъ, сильно жалѣя брата за невозможность принять участіе въ первомъ плаваніи «Цвѣта Мая», Антоніо и Долоресъ, опустивъ головы, избѣгали смотрѣть другъ на друга, какъ будто имъ было стыдно.

Послѣ полудня начали сниматься съ якоря.

По крайней мѣрѣ около сотни лодокъ, стоя въ два ряда противъ мола, наклоняли свои мачты, какъ отдающій честь эскадронъ улановъ, безпрерывно и граціозно качаясь на водѣ. Эти маленькія суда съ тяжелыми очертаніями древнихъ галеръ, напоминали о морскихъ силахъ Арагоніи, о тѣхъ флотиліяхъ изъ лодочекъ, съ которыми Рожеръ де Лоріа наводилъ ужасъ на Сицилію.

Рыбаки приходили кучками, съ мѣшками за спиною, съ рѣшительнымъ видомъ, какъ тѣ вооруженные мужики, что собрались когда-то на Салонскомъ берегу, чтобы на такихъ же или худшихъ лодкахъ плыть завоевывать Майорку. Это массовое отплытіе на столь первобытныхъ судахъ заключало въ себѣ нѣчто легендарное, напоминавшее о мореходствѣ среднихъ вѣковъ, о тѣхъ ладьяхъ, едва завидѣвъ треугольные паруса которыхъ на небѣ, смѣющемся, какъ небо Греціи, мавры въ Андалузіи приходили въ ужасъ.

Bee населеніе стекалось въ гавань. Женщины и дѣти бѣгали взадъ и впередъ по моламъ, отыскивая, среди хаоса мачтъ, снастей и опутанныхъ канатами лодокъ, то судно, на которомъ плыли ихъ родные. Это было ежегодное выступленіе въ морскую пустыню, на нескончаемыя опасности, ради добычи пропитанія изъ этихъ таинственныхъ глубинъ, которыя то благосклонно позволяютъ похищать свои богатства, то возстаютъ и наказываютъ смѣльчаковъ.

По наклоннымъ доскамъ, перекинутымъ съ мола на лодки, проходилъ босыми ногами, въ желтыхъ штанахъ, съ загорѣлыми лицами, весь несчастный людъ, который родится и умираетъ на берегу этого моря, не зная ничего, кромѣ его синей безпредѣльности; народъ, озвѣрѣвшій отъ безпрерывныхъ опасностей, обреченный на насильственную смерть для того, чтобы на сушѣ другія существа, сидя передъ узорчатой скатертью, могли любоваться розовыми креветами, точно бездѣлками изъ коралла, и вздрагивать отъ жадности при видѣ вкуснаго мерлана, плавающаго въ аппетитномъ соусѣ. Голодъ шелъ навстрѣчу опасности, чтобы угодить изобилію.

Уже спускались сумерки. Послѣдніе москиты лѣта, раздутые и огромные, жужжали въ воздухѣ, насыщенномъ теплымъ свѣтомъ, и сверкали, какъ золотыя блестки. Mope ровное, спокойное, какъ бы сливалось съ небомъ на горизонтѣ; и тамъ, на неясной линіи, ихъ раздѣлявшей, смутно маячила вершина Монго, подобная пловучему острову.

Сборы все шли. Суда не переставали поглощать людей, и еще людей.

Женщины съ одушевленіемъ говорили о погодѣ, о ловлѣ рыбы, на обиліе которой надѣялись, о наступающей рабочей порѣ, которая должна была доставить имъ много хлѣба. Юнги вразсыпную скакали по молу босикомъ, воняя дегтемъ, посланные съ послѣдними приказаніями хозяевъ: погрузить сухари, захватить боченокъ съ виномъ…

Вотъ уже близилась ночь; всѣ экипажи были на лодкахъ: болѣе тысячи человѣкъ. Для отплытія изъ гавани не доставало только одного: чтобы чиновники кончили регистрацію бумагъ, и толпа, собравшаяся на молахъ, выходила изъ терпѣнія, какъ при отсрочкѣ ожидаемаго зрѣлища.