О. Генри - Под лежачий камень (сборник)

О’Коннор вытащил свои часы.

– Дураки! – сказал он. – Они выбрали как раз время отдыха, когда все спят. Но пушка их разбудит. Все будет в порядке. Поверьте.

Ровно в двенадцать часов мы слышим выстрел из пушки – бум! – от которого задрожал весь город.

О’Коннор с мечом в руке выпрыгивает на улицу. Я дохожу до дверей и останавливаюсь.

Люди высовывают головы из окон и дверей. И тут им представилась картина, заставившая их всех онеметь.

Комендант, генерал Тумбало, скатился со ступеней своего палаццо, размахивая пятифутовой саблей. На нем была треуголка с плюмажем и парадный мундир с золотой тесьмой и пуговицами. Небесно-голубая пижама, сапог на одной ноге и красная плюшевая туфля на другой дополняли его наряд.

Генерал слыхал пушечный выстрел и, запыхавшись, бежал по направлению к казармам так скоро, как ему позволял его внушительный вес.

О’Коннор видит его, испускает боевой клич и, высоко подняв отцовский меч, бросается через улицу на неприятеля.

И здесь, на самой улице, генерал и О’Коннор дают представление кузнечного мастерства. Искры летят от клинков, генерал рычит, а О’Коннор потрясает воздух ирландскими воинственными криками.

Но вот генеральская сабля ломается надвое, и генерал улепетывает, крича на ходу: «Полиция! полиция!» О’Коннор, обуреваемый жаждой убийства, гонится за ним, на протяжении квартала, отрубая отцовским оружием пуговицы с фалд генеральского мундира. На углу пять босоногих полисменов в рубахах и соломенных шляпах набрасываются на О’Коннора и усмиряют его согласно полицейскому уставу.

По дороге в тюрьму его пронесли мимо бывшей революционной штаб-квартиры. Я стоял в дверях. Четыре полисмена держали его за руки и за ноги и тащили по траве на спине, как черепаху. Два раза они останавливались, и запасной полисмен сменял одного из товарищей, чтобы дать ему покурить. Великий полководец повернул голову и взглянул на меня, когда его тащили мимо нашего дома. Я вспыхнул и поспешил заняться сигарой. Процессия прошла мимо, и в десять минут первого весь город снова заснул.

Вечером зашел переводчик и улыбнулся, когда положил руку на большой красный кувшин, в котором мы обыкновенно держали воду со льдом.

– Торговец льдом не заходил сегодня, – сказал я. – Ну, как дела, Санчо?

– Ах, да, – сказал переводчик. – Я только что слышал разговоры в городе. Очень плохо, что сеньор О’Коннор дрался с генералом Тумбало. Да. Генерал Тумбало великий человек.

– Что сделают с мистером О’Коннором? – спросил я.

– Я поговорил с судьей, – сказал Санчо. – Он сказал мне: «Очень плохо, что американский сеньор хотел убить генерала Тумбало». Он сказал еще: «Сеньор О’Коннор просидит в тюрьме шесть месяцев. Потом его будут судить и расстреляют». Очень печально.

– А как же насчет революции, которая должна была произойти? – спросил я.

– О, – ответил Санчо, – я думаю, слишком жаркая погода для революции. Революцию лучше устраивать зимой. Может быть, этак будущую зиму.

– Но ведь был пушечный выстрел, – сказал я. – Сигнал был дан.

– Этот громкий звук? – усмехнулся Санчо. – Это взорвался холодильник на заводе льда… И разбудил весь город… Очень печально… Не будет льда в такие жаркие дни.

Вечером я прошел к тюрьме, и мне дали поговорить с О’Коннором через решетку.

– Какие новости, Боуэрс? – сказал он. – Взяли мы город? Я весь день ждал спасательного отряда. Я не слышал никакой стрельбы. Получены известия из столицы?

– Не волнуйтесь, Барни, – сказал я. – Я думаю, произошло изменение в плане. Теперь у нас более важная тема для разговора. Есть у вас деньги?

– Нет, – сказал О’Коннор. – Последний доллар пошел вчера на уплату нашего счета в гостинице. Захватили ли наши отряды таможню? Там, должно быть, много правительственных денег.

– Выбросьте всякую мысль о битвах, – сказал я. – Я наводил справки. Вас расстреляют через шесть месяцев за нападение на генерала. Меня ждет наказание – пятьдесят лет принудительных работ за бродяжничество. Вам полагается во все время вашего пребывания в тюрьме только вода. В отношении пищи вы зависите от ваших друзей. Я посмотрю, что я могу сделать.

Я пошел домой и нашел в старой жилетке О’Коннора серебряный чилийский доллар. Я принес ему к ужину жареную рыбу и риса. Утром я прошел к лагуне, напился воды и отправился в тюрьму. По выражению глаз О’Коннора я понял, что он жаждал пива и бифштекса.

– Барни, – сказал я, – я нашел бассейн самой чистой, вкусной, чудной воды. Если желаете, я принесу вам целое ведро, и вы можете вылить из окна эту правительственную дрянную воду. Я готов сделать для друга все, что могу.

– Так вот до чего дошло! – зарычал О’Коннор, в ярости шагая взад и вперед по камере. – Меня хотят уморить голодом, а потом расстрелять? Эти предатели почувствуют тяжесть руки О’Коннора, когда я выйду отсюда! – Затем он подошел к решетке и заговорил более мягко. – Вы ничего не слышали о донне Изабелле? – спросил он. – Если все в мире изменяет, то ее глазам я верю. Она найдет способ освободить меня. Как вы думаете, вам удастся переговорить с ней? Одно ее слово – даже только роза – облегчит мою печаль. Но только говорите с ней как можно деликатнее, Боуэрс. Эти знатные кастильцы очень гордые и щепетильные.

– Вы дали мне блестящую мысль, Барни, – сказал я. – Я зайду к вам потом. Нужно устроить что-нибудь как можно скорее, или мы оба умрем с голода.

Я вышел и отправился в Хулиганский переулок, на противоположную сторону от нашего дома. Когда я проходил мимо окна донны Изабеллы Антонии Регалии, из окна, как обыкновенно, вылетела роза и задела мое ухо.

Дверь была открыта. Я снял шляпу и вошел. В комнате не было очень светло, но я увидел, что она сидела в качалке у окна и курила сигару. Когда я подошел ближе, я заметил, что ей было около тридцати девяти лет и о невинности говорить не приходилось. Я уселся на ручку кресла, вынул сигару из ее рта и похитил поцелуй.

– Алло, Иззи, – сказал я. – Простите мою фамильярность, но у меня такое чувство, будто я вас знаю уже целый месяц. Чья будет Иззи?

Донна спрятала голову под кружевную мантилью, и я опасался, что она завизжит. Но она через секунду вынырнула и проговорила:

– Я любить американцы.

Как только я услышал эти слова, я знал, что О’Коннор и я будем сыты в этот день. Я придвинул стул к ее креслу, и через полчаса мы были обручены. Тогда я встал, взял шляпу и сказал, что должен на время уйти.

– Ты вернуться? – с тревогой спросила Иззи.

– Я пойду за священником, – оказал я. – Вернусь через двадцать минут. Мы сегодня повенчаемся. Что ты на это скажешь?

– Повенчаться сегодня? – сказала Иззи. – Хорошо!

Я отправился в хижину консула Соединенных Штатов. Это был седоватый господин в закопченных очках, длинный и тощий. Когда я вошел, он играл в шахматы.