Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 2

– Ну что вы говорите! – воскликнула Луиза, покраснев и чуть не плача.

В ответ снова раздался взрыв хохота.

– Постойте, я спрошу об этом у Бражелона, у этого бедного мальчика, который знает тебя лет двенадцать, любит тебя и, однако, если верить тебе, ни разу не поцеловал даже кончика твоих пальцев.

– Ну-ка, что вы скажете о такой жестокости, женщина с нежным сердцем?

– обратилась Атенаис к Лавальер.

– Скажу одно только слово: добродетель. Что же, вы, пожалуй, отрицаете и добродетель?

– Послушай, Луиза, не лги, – попросила Ора, беря ее за руку.

– Как! Двенадцать лет неприступности и строгости!

– Двенадцать лет тому назад мне было всего пять лет. Детские шалости не идут в счет.

– Ну, хорошо, вам теперь семнадцать лет; будем считать не двенадцать лет, а три года. Значит, в течение трех лет вы постоянно были жестоки.

Но против вас говорят тенистые рощи Блуа, свидания при свете звезд, ночные встречи под платанами, его двадцать лет и ваши четырнадцать, его пламенные взоры, говорящие красноречивее слов.

– Что бы там ни было, но я сказала вам правду.

– Невероятно!

– Но предположите, что…

– Что такое? Говори.

– Договаривайте, а то мы, пожалуй, предположим такое, что вам и во сне не снилось.

– Можете предположить, что мне казалось, будто я люблю, на самом же деле я не люблю.

– Как, ты не любишь?

– Что поделаешь! Если я поступала не так, как другие, когда они любят, значит, я не люблю, значит, мой час еще не пробил.

– Берегись, Луиза! – сказала Монтале. – Отвечу тебе твоим давешним предостережением. Рауля здесь нет, не обижай его, будь великодушна; если, взвесив все, ты приходишь к заключению, что ты его не любишь, скажи ему это прямо. Бедный юноша!

И она снова захохотала.

– Мадемуазель только что жалела господина де Гиша, – заметила Атенаис. – Нет ли тут связи? Может быть, равнодушие к одному объясняется состраданием к другому?

– Что ж, – грустно вздохнула Луиза, – оскорбляйте, смейтесь: вы не Способны меня понять.

– Боже мой, какая обида, и горе, и слезы! – воскликнула Монтале. – Мы шутим, Луиза; уверяю тебя, мы вовсе не такие чудовища, как ты думаешь.

Взгляни-ка на гордую Атенаис, она не любит господина де Монтеспана, это правда, но она пришла бы в отчаяние, если бы Монтеспан ее не любил…

Взгляни на меня, я смеюсь над господином Маликорном, но бедняга Маликорн отлично умеет, когда хочет, целовать у меня руку. К тому же, самой старшей из нас еще не минуло и двадцати лет… все впереди!

– Сумасшедшие вы, право, сумасшедшие! – прошептала Луиза.

– Да, – заметила Монтале, – ты одна в здравом уме.

– Конечно!

– Значит, вы так-таки и не любите беднягу Бражелона? – спросила Атенаис.

– Может быть? – перебила Монтале, – она еще не совсем уверена в этом.

На всякий случай имей в виду, Атенаис, если господин де Бражелон окажется свободен, приглядись хорошенько к нему раньше, чем дашь слово господину де Монтеспану.

– Дорогая моя, господин де Бражелон не единственный интересный мужчина. Господин де Гиш, например, не уступит ему.

– На сегодняшнем балу он не имел успеха, – сказала Монтале, – принцесса не удостоила его ни единым взглядом.

– Вот господин де Сент-Эньян, тот блистал; я уверена, что многие из женщин, видевших, как он танцевал, не скоро его забудут. Не правда ли, Лавальер?

– Почему вы спрашиваете меня? Я его не видела и не знаю.

– Нечего хвастаться своей добродетелью! Есть же у вас глаза!

– Зрение у меня прекрасное.

– Значит, вы сегодня вечером видели всех наших танцоров?

– Да, почти.

– Это «почти» звучит не очень любезно для них.

– Что делать!

– Кого же из всех этих кавалеров, которых вы видели, вы предпочитаете?

– Да, – подхватила Монтале, – господина де Сент-Эньяна, господина де Гиша, господина…

– Никого, все одинаково хороши.

– Неужели в этом блестящем собрании, в этом первом в мире дворе вам никто не понравился?

– Я вовсе этого не говорю.

– Так поделитесь с нами. Назовите ваш идеал.

– Какой же идеал?

– Значит, он все-таки есть?

– Право, – воскликнула выведенная из терпения Лавальер, – я решительно не понимаю вас. Ведь и у вас есть сердце, как у меня, и есть глаза, и вдруг вы говорите о господине де Гише, о господине де Сент-Эньяне, еще о ком-то, когда на балу был король.

Эти слова, произнесенные быстро, взволнованно и страстно, вызвали такое удивление обеих подруг, что Лавальер сама испугалась того, что сказала.

– Король! – вскричали в один голос Монтале и Атенаис.

Луиза закрыла лицо руками и опустила голову.

– Да, да! Король! – прошептала она. – Разве, по-вашему, кто-нибудь может сравниться с королем!

– Пожалуй, вы были правы, мадемуазель, когда сказали, что у вас превосходное зрение; вы видите далеко, даже слишком далеко. Только, увы, король не из тех людей, на которых могут останавливаться наши жалкие взоры.

– Вы правы, вы правы! – вскричала Луиза. – Не все глаза могут безопасно смотреть на солнце; но я все-таки взгляну на него, хотя бы оно и ослепило меня.

В ту же минуту, словно в ответ на эти слова, раздался шорох листвы и шелест шелка за соседним кустом.

Фрейлины в испуге вскочили. «Они отчетливо видели, как закачались ветки, но не разглядели, кто тронул их.

– Ах, это, наверно, волк или кабан! – перепугалась Монтале. – Бежим, бежим скорее!

И все три в неописуемом страхе бросились бегом в первую попавшуюся аллею и перевели дух только у опушки леса. Там они остановились и прижались друг к дружке; сердце у всех сильно билось; только через несколько минут им удалось прийти в себя. Лавальер совсем обессилела.

Ора и Атенаис ее поддерживали.

– Мы едва спаслись, – проговорила Монтале.

– Ах, мадемуазель, – сказала Луиза, – я боюсь, что это был зверь пострашнее волка. Пусть бы меня лучше растерзал волк, чем кто-нибудь подслушал мои слова. Ах я, сумасшедшая! Как я могла сказать, даже подумать такие вещи!

При этом она вся поникла, как былинка; ноги ее подкосились, силы изменили ей, и, потеряв сознание, она выскользнула из державших ее рук и упала на траву.

Оставим несчастную Лавальер в обмороке, с хлопочущими около нее подругами, и вернемся к королевскому дубу.

Не успели молодые девушки отбежать от него на каких-нибудь двадцать шагов, как спугнувший их шум листвы усилился. Из-за куста, раздвигая ветки, показался человек; выйдя на лужайку и увидев, что скамья опустела, он разразился громким смехом.

По его знаку из-за кустов вышел и его спутник.

– Неужели, государь, – начал спутник, – вы всполошили наших барышень, ворковавших про любовь?

– Да, к сожалению, – ответил король. – Не бойся, Сент-Эньян, выходи.