Генрих Ланда - Сборник

Он не желал этих обогащений, он разрывался от горя, видя как всё заветное, лучезарное и единственное по необъяснимой причине медленно отдаляется от его жизни, оставляя его навсегда в страшном мраке и одиночестве.

Потом начали тянуться годы, и он носил в себе эту беду как рану, потом как скрытый недуг, потом как что-то, хранящееся всё время в подсознании, но напоминающее о себе периодически, вроде вырезанного лёгкого или отсутствующей кисти.

Он собирал случайные сведения о ней и знал, с какого времени можно начать волноваться и ждать нечаянной встречи, так как она снова вернулась с мужем в Киев. И встречи бывали, мимолётные, с перерывами в годы. Иногда они только раскланивались, и у него неизменно захватывало дух и начинало колотиться сердце, а когда им случалось говорить или пройти несколько шагов рядом – как драгоценен для него и мучителен для обоих был этот разговор! Он выбирал нейтральные темы, надеясь, что в его словах звучит другой смысл, а она – очевидно и не слышала его, глаза её, отведенные в сторону, выражали страдание и жалость, и скованность, и она прощалась с ним приветливо и с облегчением…

Впереди на дороге появились постройки и огромное скопление машин. Умань. Даже раньше, чем он ожидал. Замедлив движение, он въехал в узкий коридор, оставленный между десятками грузовиков и легковых, замерших на солнцепёке в очереди к бензозаправочной станции. Он посмотрел на свой бензоуказатель – нет, игра не стоит свеч, можно доехать без заправки. Возле станции технического обслуживания подозрительно пусто. Он остановился и вышел из машины, нетвёрдо ступая затёкшими ногами. Так и есть, закрыто, это можно было предвидеть в воскресенье. Что ж, положение у него пока лучше, чем у этого товарища, который сидит у своей "Волги".

Передок машины весь изуродован. От этого никто не застрахован, а он сейчас тем более. Итак, надежда на исправленное колесо пропала. Поехали дальше, впереди ещё тристо километров. Пара глотков холодного кофе, стартёр, газ, оглянуться назад – тронулись. …Он вспомнил, как он, тоже уже давно женатый, встретил её снова, после перерыва в несколько лет. Она шла с сыном с пляжа, была загорелой и уже слегка пополневшей, что вполне шло ей. Сквозь обычный разговор он уловил изменившееся отношение к нему, она как бы дала ему понять, что не возражает видеть его.

Через некоторое, строго отмеренное им, время он позвонил ей в институт, и они договорились о встрече после работы. Он проводил её пешком почти до её дома. Так началась новая эра, когда он всё время носил в себе необычное чувство возможности в любое время по своему желанию слышать и видеть её. Он не злоупотреблял этой возможностью, тем более, что каждая встреча давала с избытком пищу для воспоминаний и обдумываний. Их свидания имели минорный, элегический оттенок, может быть потому, что каждый из них приносил свою горечь от сознания дикости окружающих нравов и вкусов, своё стремление поделиться тончайшими ощущениями и наблюдениями жизни. Осенними вечерами они ходили по пустынным аллеям, освещённым редкими фонарями и засыпанным сухими листьями. Однажды они стояли и смотрели на дождь сквозь стекло какого-то вестибюля, и она, виновато улыбнувшись, сказала, что прежде она установила "для себя" срок до тридцати лет, а теперь отодвинула его ещё лет на пять, и он понял, что она хотела сказать.

Потом была зима, и он звонил ей, когда начинался тихий снегопад. Потом, ранней весной, в ещё безлистом парке, она отвернулась от него и сказала: "Не надо смотреть на меня так", и её широко открытые глаза опять были устремлены в себя, и по ним пробегали тени внутренних бурь.

Из постепенных расспросов и её охотных рассказов он много узнал о её жизни, в высшей степени теперь благополучной после периода трудностей. Нет, он ни в коем случае не желал житейских невзгод ни ей, ни её мужу-доценту. Но увы, он был бы рад узнать, что она не нашла полного счастья в этом благополучии. Он также не хотел бы убедиться, что она, говоря высоким стилем, недостойна его любви – это бы означало, что была ошибкой линия всей его жизни, в которой и до сих пор всё соизмерялось с этим чувством. Теперь он уже так или иначе понимал мотивы её прошлого решения, но ему необходимо было услышать от неё признание собственной неправоты, её нравственного поражения в их духовном поединке. Для него это было очень важно, без утверждения этого факта терялась опора всех его убеждений и принципов. Он должен был услышать ответ на свой главный вопрос, и он уже знал, как задаст его.

Вот и начались уже эти длинные подъёмы и спуски, которые он всё ждал. На подъёмах он сохранял свою скорость, обгоняя тяжело рычащие грузовики, а на спусках, в зависимости от крутизны, либо ехал на нейтрали, выключив зажигание, либо, сбросив ногу с газа, подтормаживал двигателем на прямой передаче. Почти пустая машина катилась ровно и легко.

Какое-то село, у перекрёстка асфальтированная площадка автобусной остановки.

Надо всё-таки выйти посмотреть на колесо. Сбросив заранее рычаг скорости на нейтраль, он с наслаждением расслабил ногу и, дав машине свободно катиться почти до полной остановки, тихонько затормозил и стал, не выключая мотора. В открывшуюся дверцу пахнул степной ветер, сразу захолодила совершенно мокрая на спине рубашка. Он вылез, с трудом распрямляя спину и ноги, зашел спереди и посмотрел на машину. Такая хорошо знакомая, прямо родная, покрытая благородной пылью дальних дорог, она тихонько подрагивала работающим мотором, излучала жар и бензиновый дух, была подобна разгоряченному потному труженику. Где уже только ни приходилось ему так на неё смотреть! Да, это существо определённо нельзя называть вещью, это фактически член семьи. И требующий не меньше забот. Не зря из всего круга их близких друзей машина только у него, иногда это даже приводит к ряду неудобств. Действительно, в существующих условиях иметь машину непросто.

Он открыл капот, постучал носком по покрышкам – ничего подозрительного. Дыра на задней правой, к сожалению, не исчезла, но и не увеличилась. Может всё и обойдётся… Оглянувшись вокруг и доброжелательно-равнодушно зафиксировав кусочек чужой жизни, который навсегда исчезнет для него через несколько секунд, он снова сел в машину. …Тогда весной он был в отпуске для оформления диссертации. Однажды днём она тоже ушла с работы, они прошли через Голосеевский парк до самого леса и поднялись на открытый пригорок, откуда было видно далеко кругом. На сплошном светлозелёном фоне выделялись чёрные узоры ещё не проснувшихся дубов, солнце было нежарким, они сели в высокую траву друг возле друга. Он положил на её руку свою, и она смолкла на полуслове. Она смотрела на него, а он провёл ладонью вверх по её руке, открытой до плеча, она сказала только: "Не надо так, Миля", когда он осторожно приложил тыльную сторону кисти к её щеке.