Александр Дюма - Изабелла Баварская

С этими словами он, словно верный пес, лег у ног герцога.

Тем временем кое-кто из сеньоров, находившихся во дворце Сен-Поль, вышли наружу и стали позади герцога, готовые в нужную минуту оказать ему поддержку. Герцог сделал знак рукой, человек в красном кафтане властно протянул: «Ш-ш-ш!», прозвучавшее как грозный рык, и герцог заговорил.

– Друзья мои, – сказал он, – вы просите у меня хлеба. Я не могу дать вам хлеба. Его едва хватает для королевского стола, королю и королеве. Вы б не бегали без толку по улицам Парижа, а лучше пошли бы да и взяли приступом Маркуси и Монтери, где укрылись дофинцы 27, в этих городах много припасов, вы прогоните оттуда врагов короля, которые сняли весь урожай, вплоть до самых ворот Сен-Жак, а вам мешают сделать то же.

– Лучшего и желать не надо, – отвечала толпа, – дайте нам только вождей.

– Сир де Коэн, сир де Рюп, – сказал, полуобернувшись, герцог, обращаясь к рыцарям, стоявшим позади, – вы хотите иметь армию? Я вам даю ее.

– Да, монсеньер, – ответили те, выступая вперед.

– Друзья мои, – продолжал герцог, обращаясь к толпе и указывая на тех, кого мы только что назвали, – хотите вы, чтобы вашими вождями были эти славные рыцари? Вот они, берите.

– Они ли, кто другой, – лишь бы шли впереди.

– Тогда, господа, на лошадей, – сказал герцог, – да поживее, – добавил он вполголоса.

Герцог собирался уже войти в дом, но тут человек, лежавший у его ног, поднялся и протянул ему руку; герцог пожал ее, так же как пожимал и другие протянутые к нему руки: ведь он был кое-чем обязан этому человеку.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Каплюш, – отвечал мужчина, стаскивая свободной рукой красную шапку.

– А какого ты звания? – продолжал герцог.

– Я в звании палача города Парижа.

Герцог побледнел как полотно и, отдернув руку, словно от раскаленного железа, отступил назад. Жан Бургундский перед лицом всего Парижа сам выбрал это крыльцо постаментом сговора – сговора самого могущественного принца христианского мира с палачом.

– Палач, – глухим, дрожащим голосом произнес герцог, – отправляйся в Шатле, там для тебя найдется работа.

Мэтр Каплюш по привычке беспрекословно повиновался приказу.

– Благодарю, монсеньер, – сказал он. Затем, спустившись с крыльца, громко добавил: – Герцог – благородный принц, но он не возгордился, он любит свой бедный народ.

– Л'Иль-Адан, – сказал герцог, протягивая руку в направлении, в каком удалялся мэтр Каплюш, – следуйте за этим человеком: или я лишусь руки, или он головы.

В тот же день сеньоры де Коэн, де Рюп и мессир Голтье Райар с пушками и орудиями для осады вышли из города Парижа. Они без всяких усилий увели с собой десять тысяч человек – самых смелых из взбунтовавшегося простонародья. Ворота Парижа закрылись за ними, и вечером через все улицы протянули цепи, словно перегораживали реки. Представители корпораций вместе со стрелками несли ночной дозор, и впервые за последние два месяца ночь прошла спокойно: никто не призывал ни убивать, ни жечь.

А Каплюш тем временем направился к Шатле, мечтая о расправе, которую он учинит завтра, и о чести, которую ему, как всегда, окажет двор, если будет присутствовать при казни; от такого поручения, оттого, что руку ему пожала столь высокая особа, гордость распирала его. Каплюш надулся от важности, видно было, что он доволен собой, он шел, рассекая в различных направлениях правой рукой воздух, словно репетируя сцену, в коей завтра ему предстоит сыграть столь значительную роль.

Так он дошел до дверей Шатле, стукнул в них один раз: быстрота, с какой привратник открыл двери, свидетельствовала о том, что тот, кто стучит, пользуется особой привилегией, а именно – не ждать, и что привратник знает об этом.

Семья тюремщика ужинала, он предложил Каплюшу отужинать вместе с ними, и тот согласился с видом благодушной снисходительности: еще бы, ведь ему пожимал руку первый вассал фрунцузской короны. Поэтому он поставил у дверей свою огромную шпагу и сел на почетное место.

– Мэтр Ришар, – спустя минуту спросил Каплюш, – кого из самых важных сеньоров вы содержите в вашем заведении?

– Ей-богу, мессир, – отвечал Ришар, – я тут совсем недавно, моего предшественника и его жену убили Бургундцы, когда брали Шатле. Я хорошо знаю вкус похлебки, которой я кормлю моих пленников, но я не знаю, кто ее ест.

– А много их?

– Сто двадцать.

– Ну что ж, мэтр Ришар, завтра их будет сто девятнадцать.

– Как так? Уж не взбунтовалось ли опять население? – живо спросил тюремщик, испугавшись, что его постигнет участь его предшественника. – Если б я знал, кого надо выдать, я приготовил бы его заранее.

– Нет, нет, – остановил тюремщика Каплюш, – вы не поняли меня, население топает сейчас к Маркуси и Монтери, так что к Шатле оно повернуто спиной. Не о бунте речь, а об исполнении приговора.

– А вы знаете это наверняка?

– Это вы меня спрашиваете! – смеясь, воскликнул Каплюш.

– Да что я, ведь вы получили приказ от прево.

– Нет, берите выше. Приказ исходит от самого герцога Бургундского.

– От герцога?

– Да, – сказал Каплюш, перевернув стул на задней ножке и небрежно раскачиваясь на нем, – да, от герцога Бургундского. Он пожал мне руку – часу еще не прошло – и сказал мне: «Каплюш, друг мой, сделай одолжение, беги в тюрьму Шатле и жди там моих указаний». А я ему говорю: «Монсеньер, можете рассчитывать на меня, клянусь животом». Так что яснее ясного: завтра унесут ногами вперед какого-нибудь знатного Арманьяка, а перед этим герцог хочет поглядеть на хорошую работу, – это он и возложил на меня. А иначе приказ был бы от прево, и тогда его получил бы мой подручный Горжю.

Не успел он кончить, как раздались два удара молотком в наружную дверь; тюремщик попросил у Каплюша разрешения взять лампу, Каплюш согласно кивнул, и тюремщик вышел, оставив семью и гостя в полной темноте.

По истечении десяти минут он вернулся, тщательно закрыл за собой дверь комнаты, но не прошел к своему месту, а остановился у дверей и с каким-то странным удивлением взглянул на гостя.

– Мэтр Каплюш, – сказал он, – пойдемте со мной.

– Отлично, – отвечал тот, допивая вино из своего стакана и прищелкивая языком, как человек, только тогда по-настоящему оценивший друга, когда пришло время с ним расстаться. – Отлично, мне все ясно.

Мэтр Каплюш поднялся и, взяв шпагу, оставленную им у дверей, проследовал за тюремщиком.

Они сделали всего несколько шагов по сырому коридору и очутились у лестницы, настолько узкой, что на ум невольно приходила мысль: архитектор, мастеривший ее, понимал, что лестница в государственной тюрьме – лишь дополнение к ней. Каплюш спускался с ловкостью человека, которому дорога хорошо известна, он напевал мотивчик любимой песенки и, останавливаясь на каждой площадке, в то время как привратник неумолимо следовал впереди, приговаривал: «Ах ты черт. Ведь какой высокий вельможа». Так они спустились примерно на шестьдесят ступенек.