Александр Дюма - Сальватор. Том 1

Жан Робер и Людовик рассмеялись.

Все четверо загомонили и стали спускаться.

На пороге они остановились.

– Хотите я скажу каждому из вас, куда кто идет? – спросил Сальватор.

– Скажите! – попросили трое приятелей.

– Вы, Жан Робер, направляетесь на улицу Лаффит.

Жан Робер отшатнулся.

– Теперь – им! – рассмеялся он.

– Людовик! Сказать, куда идете вы?

– Пожалуй!

– На Ульмскую улицу.

– Я в самом деле туда собираюсь, – признался Людовик, делая шаг назад.

– А вы, Петрус?

– О! Я…

– Отправляетесь на бульвар Инвалидов. Не падайте духом, Петрус!

– Постараюсь! – отвечал Петрус, пожимая Сальватору руку.

– А куда идете вы? – полюбопытствовал Жан Робер? Вы же понимаете, дорогой друг, что было бы нечестно, если бы вы унесли с собой все три наших секрета, а мы не взяли даже по кусочку вашей тайны!

– Куда иду я? – без улыбки переспросил Сальватор.

– Да, вы.

– Я хочу попытаться спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить.

На том друзья и разошлись.

Однако художнику, поэту и доктору не давала покоя одна и та же мысль.

Насколько выше них был этот таинственный комиссионер, втайне подготовлявший великое дело, в то время как каждого из них занимала лишь любовь к одной женщине! Он же радел за все человечество!

Правда, он любил Фраголу, а Фрагола любила его.

Последуем за каждым из наших героев; возможно, так мы скорее приблизимся к развязке нашей истории.

В порядке подчинения мы начнем с Жана Робера.

От Западной улицы до улицы Лаффит путь неблизкий.

Поэт взял на улице Вежирар кабриолет, ехавший порожняком от Менской заставы. Жан Робер проехал почти через весь город, К концу 1827 года Париж кончался на Нувель-Атен, а оттуда брала свое начало улица Сен-Лазар.

Жан Робер предупредил кучера, что выйдет, не доезжая до середины этой улицы.

Но напрасно кучер пытался выяснить, какой ему нужен номер.

– Я сам вас остановлю, – отвечал Жан Робер.

Часы на церкви Лоретской Богоматери пробили четверть первого, когда Жан Робер прибыл на место.

Он щедро расплатился с кучером, как положено поэту и влюбленному, и, завернувшись в плащ, заторопился прочь. В те времена молодые люди, подражая изображенным на фронтисписах Байрону, Шатобриану и г-ну д'Арленкуру, еще носили плащи.

Подойдя к дому под номером двадцать четыре, Жан Робер остановился.

Улица была пустынна. Молодой человек нажал на едва заметный звонок, расположенный рядом с тем, что бросался в глаза, и стал ждать.

Привратник не стал дергать за шнур, а вышел отпереть дверь самолично.

– Что Натали? – вполголоса спросил Жан Робер, опуская золотую монетку в руку важного привратника, дабы вознаградить его за беспокойство среди ночи.

Привратник понимающе кивнул, ввел Жана Робера в свою каморку и отворил дверь на служебную лестницу.

Жан Робер устремился наверх.

Привратник прикрыл за ним дверь.

Он взглянул на золотую монету и заметил:

– Вот черт! По-моему, Натали делает доброе дело. Неудивительно, что она так хороша собой!

Жан Робер поднимался стремительно; это указывало на то, что он знаком с местностью; он очень спешил поскорее добраться до четвертого этажа, что и было целью его ночного путешествия.

Это было тем более вероятно, что наполовину скрывавшаяся в сумерках девушка поджидала его появления.

– Это ты, Натали? – спросил молодой человек.

– Да, сударь, – отвечала субретка; ее безупречный вид полностью оправдывал то, что сказал о ней привратник.

– Что твоя госпожа?

– Предупреждена.

– Она сможет меня принять?

– Надеюсь, что так.

– Узнай, Натали, узнай!

– Не угодно ли вам пока зайти в голубятню? – спросила с улыбкой современная Мартон.

– Куда скажешь, Натали, лишь бы мне не пришлось ждать слишком долго.

– На этот счет можете не волноваться: вы любимы!

– Правда, Натали?

– Да, но ведь вы того и заслуживаете.

– Не льсти мне.

– О вас пишут в газетах!

– А разве в газетах не пишут о господине де Маранде?

– Это так, но он – совсем другое дело.

– Скажешь тоже!

– Он не поэт.

– Нет, зато он банкир. Ах, Натали, когда бы женщинам пришлось выбирать между банкиром и поэтом, поверь мне, мало кто из них отдал бы предпочтение поэту…

– А вот моя госпожа…

– Твоя госпожа, Натали, не женщина, она – ангел.

– Кто же тогда я?

– Ужасная болтушка, которая отнимает у меня все время.

– Войдите, – пригласила субретка. – Я постараюсь наверстать упущенное.

И она втолкнула Жана Робера в «голубятню», как он сам называл небольшую квартирку.

Она состояла из прелестной комнаты, стены которой были обтянуты набивным кретоном, и прилегавшей к ней туалетной комнаты. Диваны, диванные подушки, занавески, кровать – все было из того же кретона, что и обивка стен. Ночник, подвешенный к потолку в лампе богемского стекла, освещал эту небольшую комнату, напоминавшую шатер, который сильфы и ундины ставят для королевы фей, когда она объезжает свои владения.

Когда г-жа де Маранд не могла принять Жана Робера у себя, она встречалась с ним в этой квартирке; она-то и приказала обставить с этой целью комнату по своему вкусу.

А поскольку комнатушка находилась под самой крышей, молодая женщина, так же как и Жан Робер, называла ее «голубятней».

Комната заслуживала такое название, и не только потому, что располагалась на четвертом этаже, но и оттого что там встречались влюбленные.

Никто, кроме г-жи де Маранд, Жана Робера, Натали и обойщика, не знал о существовании этой прелестной норки.

Именно здесь хранились тысячи мелочей, составляющие богатство истинных влюбленных: пряди волос; ленты, оброненные когда-то одной и хранившиеся другим на груди; увядшие букеты пармских фиалок, даже камешки с прожилками, подобранные на морских пляжах, где влюбленные встречались раньше и бродили вместе. Там же хранилось самое дорогое сокровище: письма, благодаря которым они могли шаг за шагом проследить за развитием их страсти. Письма почти непременно приводят к беде, однако влюбленные не в состоянии их не писать, а потом не в силах их сжечь. А ведь можно было бы сжечь письма и хранить их пепел.

Впрочем, пепел – это признак смерти и эмблема небытия.

На камине лежал небольшой бумажник, где оба написали одно и то же число: 7 марта. По обеим сторонам каминного зеркала висели два небольших натюрморта с цветами, написанных г-жой де Маранд еще до замужества. Там же – странная реликвия, к которой Жан Робер как поэт относился с особым благоговением, – над каминным зеркалом висели четки слоновой кости, с которыми Лидия ходила к первому причастию. Там было все, что может быть в комнате, предназначенной не только для любовных свиданий, но и для ожидания, для мечтаний; там было все, что способно скрасить ожидание и удвоить счастье.