Александр Дюма - Сальватор. Том 2

До скорой встречи, любовь моя! Помолитесь Богу, чтобы она произошла как можно скорее!

Петрус.»

Новость, которая в любое другое время заставила бы, по словам Петруса, обливаться сердце Регины кровью, произвела на нее обратное действие.

Ночью ей привиделся кошмар, предвещавший большое несчастье и похожий на дурное предчувствие.

Она увидела, как тело ее возлюбленного лежит на снегу, устлавшем газоны парка – тело, или, вернее, труп, такой же белый и холодный, как снег. Она подошла к нему и закричала от ужаса при виде нескольких ножевых ран. В роще она заметила два горящих, как у кошки, глаза; она услышала истошный крик и узнала смех и взгляд графа Ранта.

Она проснулась и спустила ноги с кровати; волосы у нее разметались в разные стороны, лоб покрылся испариной, сердце трепетало, все тело горело как в лихорадке. Она затравленно озиралась, но, ничего не видя, снова уронила голову на подушку.

– Господи! Что будет?

В эту минуту вошла Нанон с письмом от Петруса.

– Спасен! – вскричала она, благоговейно сложив руки и подняв глаза к небу, чтобы возблагодарить Всевышнего.

Потом она встала, подбежала к комоду, взяла лист бумаги и торопливо набросала несколько слов.

«Благослови Вас Господь, любимый! Ваше письмо явилось для меня лучом света в темной ночи. Моя несчастная мать умерла нынче ночью, и, когда я получила от Вас письмо, я думала лишь об одном любить Вас еще больше, перенося на Вас любовь, которую я питала к ней!

Смиримся же, милый Петрус, что нам не придется видеться несколько дней, но поверьте находясь вблизи ли, далеко ли, я Вас люблю, нет, мало того я ТЕБЯ люблю!

Регина»

Она запечатал письмо и передала его Нанон со словами:

– Отнеси Петрусу.

– На улицу Нотр-Дам-де-Шан? – уточнила Нанон.

– Нет, – возразила княжна, – на Вареннскую улицу, в дом графа Эрбеля.

Нанон вышла.

Когда служанка переступила порог особняка, оба человека графа Рапта или, вернее, секретаря Бордье, только что были расставлены по местам Тот, что сторожил на улице Плюме, увидел, что Нанон свернула вправо и исчезла за углом, выйдя на бульвар. Он пошел за ней на некотором расстоянии, согласно приказанию графа Рапта.

Выйдя на бульвар, человек с улицы Плюме поравнялся со своим товарищем и сказал ему:

– Старуха пошла в другую сторону.

– Она боится слежки, – предположил другой, – и решила сделать крюк.

– В таком случае пошли за ней! – предложил первый.

– Идем, – согласился второй.

Они последовали за кормилицей на расстоянии примерно двадцати шагов.

Они видели, как старуха позвонила в особняк Куртенеев и почти сразу после того вошла внутрь.

Так как им было приказано вырвать у нее письмо в том случае, если она пойдет на улицу Нотр-Дам-де-Шан, два приятеля и не подумали набрасываться на нее посреди Вареннской улицы.

Они отошли в сторону и стали держать совет.

– Очевидно, – предположил один, – она зашла сюда с каким-нибудь поручением, а обратно пойдет по бульвару Монпарнас.

– Верно, так и будет, – поддержал другой Однако ничего такого не случилось. Спустя пять минут они увидели, как кормилица тем же путем вернулась в особняк Ламот-Гуданов.

– Промашка! – заметил первый человек, занимая прежнее место на бульваре.

– Снова-здорово! – поддержал второй, отправляясь на улицу Плюме.

Посмотрим, что происходило у Петруса, пока те и другие уделяли ему столько сил.

Бордье прибыл на улицу Нотр-Дам-де-Шан в ту самую минуту, как Регина получила от Петруса письмо.

– Господин Петрус Эрбель дома? – спросил он у лакея.

– Господина дома нет, – отвечал тот.

– Передайте ему это письмо, как только он вернется.

Бордье отдал письмо и приготовился уйти.

Он развернулся и столкнулся с комиссионером – Поосторожнее! – грозно бросил он.

Комиссионером оказался Сальватор. При виде человека, закутанного в огромный плащ, хотя погода отнюдь не оправдывала такую меру предосторожности, Сальватор обратил внимание на окрикнувшего его человека.

– Не могли бы вы сами держаться поосторожнее, господин в плаще! – сказал он, стараясь заглянуть секретарю в лицо.

– Не вам меня учить, – высокомерно произнес Бордье.

– Возможно! – молвил Сальватор, после чего схватил его за шиворот, так что поднятый воротник опустился, открывая лицо. – Но так как вы должны принести мне извинения, я не выпущу вас до тех пор, пока вы этого не сделаете.

– Дурак! – процедил сквозь зубы Бордье.

– Дураки те, кто прячутся в надежде, что их не узнают, господин Бордье, – сказал комиссионер, зажимая ему руку, словно в тисках.

Все усилия Бордье вырваться оказались напрасны.

– Я удовлетворен, – хмыкнул Сальватор, выпуская его руку. – Ступайте с миром и впредь не грешите.

Бордье ушел, пристыженный, смущенный,

Поклявшись, правда, с опозданьем,

Не попадаться в руки никому

Сальватор вошел к Петрусу, размышляя:

«Какого черта этому негодяю здесь было нужно?»

– Господина нет дома, – доложил лакей, видя, как Сальватор входит в переднюю.

– Знаю, – отвечал тот. – Подай ключ и письма, которые ему принесли.

Получив все, что хотел, Сальватор вошел в мастерскую Петру са.

Некоторым читателям могли бы показаться слишком фамильярными ухватки Сальватора по отношению к Петрусу, ведь даже самому близкому другу не позволено сломать печать, какая бы причина у него для этого ни была. Но мы поспешим успокоить читателей, рассказав, по какому праву Сальватор вскрывал письма своего друга.

Помимо того что Петрус, как известно, не имел от Сальватора тайн, он еще написал к нему следующее письмо:

«Дорогой друг!

Я вынужден провести несколько дней у постели дядюшки: он серьезно болен. Соблаговолите по получении этого письма зайти ко мне и сделать для своего друга то, на что он готов ради Вас просмотреть мою почту и ответить на письма по своему усмотрению.

Вы столько раз предлагали мне воспользоваться Вашей дружбой, что простите мне, надеюсь, если я злоупотребляю ей теперь.

Бесконечно признателен и сердечно Ваш,

Петрус».

Усевшись поудобнее, Сальватор распечатал письма.

Первое было от Жана Робера, в котором тот извещал Петруса, что его драма «Гвельфы и гибеллины» непременно будет показана в конце недели, а потому еще можно успеть на генеральную репетицию.

Второе письмо было от Людовика – настоящая пастораль, идиллия в прозе о любви молодого человека и Розочки.

Последнее, непохожее на другие, так как бумага была тонкая и надушенная, а почерк – мелкий и изящный, оказалось тем самым письмом, что граф Рапт вырвал у Регины силой.

Сальватор никогда не видел почерка княжны, однако немедленно угадал, что письмо от нее: настолько прикосновение любящей женщины чувствуется во всем.